— Многие ли, кроме тебя, знают о завещании?
— Можно по пальцам пересчитать. Брат Питер, хранитель библиотеки. Он очень взволновался и все приставал к настоятелю. Сам Ричард Дантон, само собой. Но дело не из тех, о которых оповещают всю братию. Нельзя без веских оснований возмущать их веру. Те, кто знает, будут молчать. Я полагаюсь и на тебя, Джеффри.
— А братья Мортоны не проговорятся, потому что оба мертвы.
— Совпадение. Один убит безумцем, в раскаянии покончившим с собой…
Чосер поднял бровь. Заметив его скепсис, брат Майкл сказал:
— Кто может предсказать поступки человека в крайности? Такой человек способен на великие и ужасные деяния. Второй же брат, по твоим словам, умер естественной смертью. Он был болен. На кладбище я видел его бледным и трясущимся в ознобе. Конечно, его довела до смерти работа в склепе.
«Конечно, его смерть связана со склепом, — подумал Чосер, — только, может быть, не в том смысле, какой подразумеваешь ты». Ему вспомнился человек на кровати, тяжелый валик, прижатый к разинутому рту. Не слишком ли… удобное совпадение, что никто из осведомленных о завещании брата Джеймса уже не сможет проболтаться? Впрочем, брату Майклу он о своих подозрениях ничего не сказал.
— Итак, дело закрыто? — спросил его келарь.
— Кажется, так.
Брат Майкл снова вздохнул, на сей раз с удовлетворением, и сжал в кулаке кольцо, которое на всем протяжении разговора катал между большим и указательным пальцами левой руки. Затем он протянул правую руку. Джеффри протянул свою. На вид монах был рыхлым и мягкотелым, но пожатие у него оказалось твердым, и он задержат руку Джеффри чуть дольше, чем требовалось, словно подкрепляя свои слова. Затем келарь сказал, что они обязательно увидятся за трапезой, и Джеффри откланялся.
Соглашаясь с братом Майклом, что дело закрыто, Джеффри имел в виду, что от келаря он больше ничего не узнает. Чосер полагал себя проницательным судьей людей и считал, что Майкл, после первоначального запирательства, выложил все, что ему было известно. Его нежелание говорить объяснимо, потому что история подложного креста — или, вернее, подложной легенды — плохо отразится на обители. Впрочем, некая ирония кроется в том, что, откройся «истина», она, по всей вероятности, мало сказалась бы на ценности и притягательности реликвии. Даже сам настоятель, судя по его вчерашнему рассказу, уже заставил себя забыть истинную историю. Таким же способом, каким заставил себя поверить в удобное для него самоубийство сухорукого Адама.
Как сказал брат Майкл, люди умеют убедить себя в том, чему хотят верить.
Все это, однако, не обязательно объясняет три смерти — братьев Мортонов и Адама. Если бы Чосер не видел своими глазами задушенного трупа Саймона, он мог бы тоже счесть дело законченным. Все это напоминало ковер, в котором переплетение нитей образует картину, хотя бы и грубую. Адам убил Джона, потому что был дурным жестоким человеком, а потом в страхе перед содеянным покончил с собой. Между тем Саймон умер от естественных причин — впечатление, которое Чосер даже не попытался опровергнуть. На деле же ковер остался незаконченным. Остались неподобранные нити.
Одна из нитей — обстоятельства «самоубийства» Адама. Джеффри не верил, что тот сумел бы повеситься. Не мог он одной рукой связать петлю и надеть ее себе на шею. Затем странный случай, когда Чосер оказался запертым в подземелье под домом келаря. Некто захлопнул дверь, повернул ключ и убежал.
Но зачем? Хотел его напугать? Убрать с дороги? Или таким окольным путем с ним хотели покончить? И еще кое-что теребило мысли Чосера, прогуливавшегося по монастырю. Вдалеке, сквозь дымку над плоской речной долиной, виднелись холмы Суррея. Чосер пытался поймать беспокоившую его мысль.
Она была связана с завещанием, написанным (или продиктованным) братом Джеймсом, которого на склоне лет замучила совесть. Завещание сохранило истинную историю креста Бермондси. И завещание было уничтожено братом Майклом. Никто его больше не прочитает. Может быть, брат Джеймс и не желал, чтобы его прочитали. Чтобы успокоить совесть, ему довольно было написать правду. Документ, конечно, был составлен на латыни. Латынь — язык монахов, священников и ученых. Джеффри и сам переводил латинские труды. Образованные люди, естественно, прибегали к этому древнему языку, тем более два века назад. Одна из причин для такого выбора — что он не понятен простолюдинам.