— Через мои руки проходит множество заграничного товара, — осторожно пояснил Хэй, и нотка гордости прокралась в его голос. — Больше, чем у кого-либо из столичных купцов.
— Причалы размешаются на южном берегу, а значит, ему приходится платить добавочный взнос за переправку товара на северный, — продолжал Йорк. — Два налога: первый — за выгрузку в Бермондси, и второй — за перевозку товара на другой берег, в город.
— Несправедливо, — заметил Чалонер, — но правительство всегда жадно до чужих денег.
Сухие манеры Хэя чуть смягчились при этих словах.
— Чистая правда!
— По словам Йорка, на вашем корабле две пушки, Гарсфилд, — с живостью заговорил пастор Парр. — А из-за нынешних неладов с Голландией вы держите их заряженными.
— Не всегда, — отвечал Чалонер, подозревавший, что в некоторых ситуациях это было бы неудобно или незаконно. Не пытается ли Парр подловить его? — Смотря по обстоятельствам.
— Сколько пороха вы смогли бы заполучить в любой момент? — спросил Стратт.
— Стратт был судовым экономом, пока ему не пришлось заняться другими делами из-за разногласий с капитаном, — заметил Хэй Чалонеру, объясняя его вопрос. — Теперь он работает на меня. И он, и Парр хорошо разбираются в кораблях и вооружении.
Получив это предупреждение, Чалонер предпочел уклониться от ответа, который в случае ошибки мог возбудить подозрения.
— Разумно ли вести разговор здесь? — многозначительно произнес он. — Маргарет говорила, что вы обычно собираетесь в погребе, чтобы вас не подслушали?
— Верно, — согласился Стратт, поспешно оглядевшись. При этом быстром настороженном движении он стал похож на хорька. — Здесь не место толковать об огневом зелье. Отложим на потом, когда вокруг будут доверенные люди.
— Нас около тридцати — все единомышленники, — сказал пастор Парр Чалонеру, заговорщицки понизив голос. — Собираясь в погребе, мы прячем лица под капюшонами. Очень простая система: вы никого не узнаете, но и вас никто не узнает.
— Как пожелаете, — кивнул Чалонер, гадая, как же ему в таком случае узнать имена, или хотя бы приметы заговорщиков. — Но мне скрывать нечего.
— Каждому есть, что скрывать, — сказал Стратт. — Никто не безгрешен.
— Вы — уж точно нет, — с неприязнью вставил Йорк. — Браун так и не сумел доказать, что провиант, предназначенный для нашего корабля, украден вами, но никто не сомневался, что это ваша вина.
Жирное личико Стратта застыло в очень неприятной гримасе.
— Совет флота иного мнения: рассмотрев мое дело, они признали меня невиновным, хоть я все равно списался с «Розового куста». Браун был скотом, немногим лучше служивших под его командой мерзавцев, и я рад, что мне больше не приходится иметь с ними дела.
— Он был моим другом, — холодно произнес Йорк.
Стратт бросил на него загадочный взгляд:
— Я знаю.
Хэй с помощниками устроили перед собранием легкий ужин из хлеба и пирогов и пригласили Чалонера с Йорком разделить с ними трапезу. Чалонер замялся, опасаясь новых расспросов о своем несуществующем корабле. Рано или поздно его невежество в морском деле должно было выйти наружу. Однако он не мог вторично сослаться на усталость. Ничего не оставалось, как присоединиться к остальным в облупленной комнате, сходившей в Бермондси за парадную столовую. Маргарет также почтила их своим присутствием, неохотно расставшись с трубкой ради еды. Когда ужин был уже наполовину съеден, в комнату разболтанной походкой ввалился небрежно одетый мужчина и тут же шлепнулся на скамью.
— Ну и жара! — буркнул он, протягивая руку к винному кувшину. — На мне можно яичницу жарить!
— Мой внук, — представила Маргарет, неодобрительно разглядывая прибывшего. — За то, что вы сегодня здесь, можете поблагодарить его, потому что, не проиграй он нашего состояния, я никогда не пала бы так низко.
— Ты и сама немало растратила, — огрызнулся Кастелл, осушив кубок и тут же налив себе снова. — Ты сама любила нарядные платья, красавчиков мужчин и веселье, так что нечего во всем винить меня!
Маргарет хихикнула.
— Ну что ж, пока это было, было недурно. Есть у кого табак? Мой опять весь вышел.
— Табак — дьявольское зелье, — мрачно провозгласил пастор Парр. — И те, кто касается его, подвергают опасности свою бессмертную душу.
Его черное одеяние свободно болталось на иссохшем теле, напоминая о суровом самоотречении и постах. Чалонер отметил, что даже друзья находят его мрачное благочестие несколько утомительным, и заподозрил, что пуританина не часто приглашают на вечеринки.