– Убита Эльза Симонетти. Точно так же, как и ее мать. В том же доме. Кто-то перерезал ей горло.
– Я знаю, – тихо сказала Пиа. – В городе уже говорят об этом, и карабинеры допрашивают всех.
– Этому кошмару нет конца.
– Да.
– Кто-то хочет искоренить всю семью.
– Похоже на то.
Пиа понимала его. Пиа была того же мнения, что и он. Боже, как ему не хватало вечерних разговоров с ней! Ее юмора, ее тонких замечаний или просто молчаливого согласия, когда он высказывал свое мнение по какой-то проблеме, которая обсуждалась по телевизору.
Он решился сделать пару шагов.
– Прости меня, Пиа, – умоляющим голосом сказал он. – Возвращайся в спальню, и давай будем жить вместе, как раньше. Дай мне второй шанс. Пожалуйста!
Она посмотрела на него и улыбнулась.
– Наверное, мы сегодня думали об одном и том же. И я хотела поговорить с тобой, Марчелло, и сказать, что уезжаю. Я переселяюсь в Неаполь к Джанине. Ее муж умер год назад, и у нее достаточно места для двоих. Я поживу немного у нее, а потом подыщу отдельную квартиру.
– Ты не можешь так поступить, Пиа!
– Могу. Я должна. Здесь я сойду с ума.
Марчелло почувствовал, что его словно обдало огнем. Он понимал, что спорить не имеет смысла, но все-таки сделал еще одну попытку.
– Я извинился перед тобой, я попросил прощения, я раскаялся во всем, что было раньше, я поклялся тебе, что такое никогда не повторится… Что мне еще сделать? Пиа, прошу тебя! Мы живем вместе уже двадцать пять лет, этого просто так не отбросишь в сторону…
– Я не могу забыть, Марчелло! Не могу переступить через это.
Он подошел к ней и опустился на колени.
– Я люблю тебя, Пиа! Пожалуйста, помоги мне исправить мою ошибку. Не уходи. Останься со мной.
– Я не люблю тебя больше. Ты все разрушил.
– Неужели было бы лучше, если бы я промолчал?
– Может быть.
– Я думал, что самое главное – быть честными по отношению друг к другу.
Пиа вздохнула:
– Это справедливо лишь до определенной степени. Иногда рана бывает такой тяжелой, что можно проклясть честность.
– Я не смогу жить без тебя.
– Сможешь. Научишься. Это только вопрос привычки.
В этот момент Марчелло с тоской вспомнил мать, которая умерла десять лет назад. Ему захотелось снова стать маленьким, чтобы можно было плакать в ее объятиях и верить, что все будет хорошо и она решит все его проблемы. Ему было уже пятьдесят четыре года, а он так еще и не выплакался.
– Ты уезжаешь в Неаполь, и мы никогда больше не увидимся?
– Я уезжаю в Неаполь, и мы никогда больше не увидимся, – подтвердила Пиа.
– Я не могу жить без тебя, Пиа! Ты – это все, что есть я, и все, что есть у меня.
Она помедлила. На какую-то долю секунды у нее промелькнула мысль, что все, сказанное Марчелло, правда. Он действительно любит ее. Его жизнь без нее не имеет смысла. Она будет чувствовать себя виноватой, если он что-нибудь с собой сделает.
Но чуть погодя она отбросила эти мысли. Ее решение было непоколебимым. Ее дети были взрослыми, муж предал ее и увлекся другой женщиной, теперь пусть сам управляется с Assicurazione Vannozzi [110] и справляется с одиночеством по вечерам. Она была еще достаточно молода и хотела рискнуть начать жизнь сначала.
– Годы с тобой, Марчелло, были прекрасными. Я с удовольствием их вспоминаю, но сейчас начинается что-то новое. Я в состоянии поиска, как и ты. И, может быть, жизнь еще приготовит мне сюрприз.
– Я не пребываю в поиске, – поправил ее Марчелло и сам себе показался дураком.
– Но ты был в поиске. Где-то в глубине души ты этого хотел. Иначе ничего не случилось бы.
Пиа всегда умела заглядывать ему в душу. Он проиграл.
– Продолжим разговор завтра утром, Марчелло. Я устала до смерти. А уеду я только на следующей неделе.
Не говоря больше ни слова, Марчелло вышел из комнаты и подумал, не свести ли ему счеты с жизнью уже на этой неделе. Тогда Пиа смогла бы остаться здесь, и ей не нужно было бы уезжать в Неаполь. Неаполь… Во всей Италии не было опаснее этого города.
Неделю спустя Марчелло сидел под маркизой бара «Делла Пьяцца» и пил уже третий caffè corretto [111]. Он чувствовал себя неотразимым. Если бы сейчас мимо прошла такая женщина, как Сара, он не медлил бы ни секунды. Он не строил бы из себя мальчика-гимназиста, а воспользовался благоприятной возможностью и постарался, чтобы это было не единственный раз. Его больше не мучила совесть. Он готов был наслаждаться каждой секундой, и инфаркт был самым последним делом, которое могло бы ему помешать.
Пиа три дня назад погрузила в свой «фиат» всего лишь сумку и чемодан и после короткого объятия уехала. То, что обе дочери заливались слезами, не удержало ее, равно как и любопытствующие лица соседей, глазеющих из окон.