— О, прекрати нести чушь и приступай к делу! — прорычал Меррит и повернулся к нему спиной.
Ибрагим пристыженно удалился с намерением возложить вину, коллективно и индивидуально, на каждого землекопа и каждую бригаду. Его продвижение по лагерю можно было проследить по буре гневных возгласов, призывов к Всевышнему восстановить запятнанную репутацию, яростных отрицаний всякой причастности.
Меррит коротко рассмеялся и растянулся на спине.
— Не кажется ли вам, что вся эта суматоха может… хм… спугнуть вора и заставить его бежать с награбленным? — спросил Холлуэй.
— Он не сумеет уйти далеко, — мрачно ответил Меррит, махнув рукой в сторону окружающей пустыни. — Если он попытается это сделать, мы недосчитаемся кого-то из рабочих и тотчас поймаем виновника. Напротив, он может испугаться огласки и тайком подбросить мумию, когда поймет, что деваться ему некуда.
Однако ни на следующий день, ни день спустя мумия принцессы не была возвращена. Работы продолжались с прежним усердием и переменным успехом. Новые траншеи уходили все глубже в курган. Были обнаружены корзины, доверху набитые табличками, изготовленными из лучших сортов глины — многие из них в превосходной сохранности — а также терракотовые вазы, медная утварь, частью окислившаяся до неузнаваемости, и алтарь божества, чье имя было стерто, со следами жертвоприношений. Раскопали и дворцовую площадь, широкую и открытую, с фрагментами клинкерной мостовой и остатками близлежащих залов. Дин старательно составил планы этих архитектурных сооружений, отметив их размеры, среднюю высоту и толщину уцелевших участков стен, системы канализации и вентиляции. Археологи сделали слепки с надписей, не подлежащих перевозке, тщательно обследовали фундамент, сфотографировали и описали здания. Но все это служило лишь подготовкой к раскопкам на нижнем уровне, где хранились, по мнению Меррита, более древние и ценные реликвии. Случались и бесплодные дни, и тогда Меррит грустил, вспоминая о похищении принцессы. Если дела шли удачно, он забывал о ней, радуясь новым находкам, но когда что-то не ладилось, он возвращался мыслями к мумии и горько ее оплакивал.
— Я собирался подарить эту мумию Национальному музею в Вашингтоне, — сетовал он, — а теперь, благодаря ненасытному аппетиту какого-то дурака-афеджи, она утрачена. Неужели так трудно ли день или два обойтись без ужина, когда на весах лежит такое открытие?
Но дурак-афеджи все еще находился в центре внимания и был намерен совершить еще немало подвигов. Однажды вечером он попытался похитить воск, которым собирался залечить жуткого вида порез, как принято у хирургов пустыни; Дин поймал его на месте преступления и сам надлежащим образом перевязал ему рану. И поэтому Ибрагим, с самого дня падения считавший себя незаслуженно обиженным изгоем, преисполнился благодарности и — как водится, на ломаном английском — сообщил Дину, что прошлым вечером исчез один из рабочих; землекоп, сказал он, не вернулся вместе с остальными на закате, в то время как человек, который последним видел пропавшего, тяжело заболел и лежал в лагере.
Все это Дин счел должным передать Мерриту. Археолог зевнул и сонно проворчал:
— Землекоп ушел спать за один из курганов. Не беспокойся, он вернется к завтраку.
Однако к завтраку рабочий не вернулся, тогда как больному становилось все хуже и он мечтал о смерти. Когда любопытные товарищи стали расспрашивать его о причинах несчастья, он отвечал, что сказать не может и даже говорить об этом не желает; подобный ответ не вызвал прилива симпатии к больному, и посетители заметно поредели. Той же ночью Дину приснилось, что он вновь оказался заперт в гробнице; живые глаза на мертвом лице следили за ним, пока он пытался пробиться сквозь камни к воздуху и жизни. Впрочем, лицо во сне казалось не полностью мертвым — смуглая кожа плотно обтягивала кости черепа, но черты выражали теперь похоть, и жестокость, и злобное торжество. Дин проснулся, весь мокрый от пота, с ощущением удушья, таким же, какое испытал в тот незабываемый день в подземелье, пораженный чувством грядущего зла. Он заснул и проснулся вторично, и чувство это растворилось без следа в ясных лучах утреннего света.
День спустя среди землекопов воцарилось некоторое беспокойство. Вечером Меррита посетила делегация с долгими жалобами на всевозможные треволнения. Ибрагима они назначили своим полномочным представителем; тот наслаждался возможностью блеснуть знанием английского и произнес длинную речь.