За первым длинным гудком следует второй, и она думает, что это странно — служба приема заказов должна отвечать быстрее, должна брать трубку едва ли не в тот же момент, когда клиент набрал последнюю цифру номера. Морена Симона Уэйд считала, что это главное правило при работе с заказами. Такое же главное, как вежливость и доброжелательность, даже если клиент утверждает, что заказывал у них моллюсков на прошлой неделе, хотя они ни разу их не подавали.
В кондитерской Эммы Смит, видимо, подобное правило не было заведено.
— Итан, — чужой голос звучит даже громче чем три длинных гудка, колючим перекати-полем проносится в голове, разлетаясь на отзвуки и интонации. — Я слушаю.
Шейна закрывает глаза, пытаясь представить, как должен выглядеть мужчина с таким резким и нетерпеливым голосом.
И что он делает в службе приема заказов?
— Ну, я слушаю, — резкий голос становится острым как осколок стекла, звенит в голове, постепенно затихая.
— Могу я поговорить с Эммой?
Шейна думает, что если бы отец слышал ее сейчас, то гордился тем, как она умеет держать себя в руках и контролировать собственный голос, не позволять ему дрожать, не пропускать в него ни нотки волнения или удивления.
— Вы ошиблись номером, милочка, — усмехаются на том конце провода и, кажется, хотят добавить что-то еще.
Она не позволяет.
— Могу я поговорить с Эммой Смит, — улыбнувшись, повторяет Шейна. — Она сказала, что я смогу связаться с ней по этому номеру, если у меня появится дополнительная информация по делу об удочерении.
Резкий голос замолкает, — также резко, — повисает замершим в воздухе осколком, который падает, разлетается множеством блестящих крупинок и тут же собирается во что-то уже совсем иное, что-то более ровное, похожее на стеклянный шар или пузатую вазу…
Во что-то уже виденное раньше
— Эмма вышла, — голос собеседника становится мягче, спокойнее, словно он не должен быть резким с теми, кто звонит и хочет поговорить с Эммой Смит. — Давайте я запишу, кому ей…
— Спасибо, — она продолжает улыбаться даже когда обрывает его на полуслове. — Я лучше перезвоню, Итан.
Трубка ложится на рычаг, заканчивая разговор, звуча бесконечным гудком в телефонной будке и трелью коротких в динамике того, кто остался на другом конце провода.
Шейна поджимает губы, оглядывается на стоящую снаружи Джей, на снующих рядом людей и сильней натягивает на лицо капюшон куртки — глупо, неимоверно глупо, наверняка рядом с будкой или в ней самой есть камера, наверняка такая мелкая, что и не поймешь, в каком она углу.
Трубка поднимается с рычага, снова прижимается к ткани тонкой шапки. Костяшка указательного пальца набирает новую последовательность цифр — еще один номер, еще одна возможность узнать что-то о людях, которые так хотят забрать ее не просто под свою опеку, но забрать ее к себе.
Первый длинный гудок обрывается на середине, не успевает дозвучать до конца.
— Итан, слу…
Согнутый палец бьет по рычагу с такой силой, что металлический край до крови царапает кожу. Заготовленная для вежливого разговора улыбка застывает на губах, как красные капли на холодном воздухе. Ладонь вздрагивает, сминает небольшой листок.
— Эй, вы скоро там? — В голосе Джей такое неподдельное возмущение, что Шейна на несколько мгновений теряется, словно она и правда слишком много времени торчит в этой будке.
Нелепое наваждение проходит, стоит ей только встретиться с подругой взглядом — как бы ни звучали ее слова, на лице отчетливо читаются волнение и тревога.
— Скоро, — раздраженно отвечает Шейна. — Что, пару минут подождать не можете?
Третий жетон скользит в прорезь автомата, с глухим звоном падает внутрь металлической коробки.
Тишина в трубке сменяется очередным длинным гудком, а затем еще одним, прежде чем возвращается, заполняет собой все пространство узкой, но высокой будки. В тишине слышно биение собственного сердца и шелест бумаг — где-то в другом месте, в теплом кабинете, квартире, или даже в машине. Слышно, как кто-то делает глоток, чуть прихлебывает, наверное, обжегшись о горячий напиток, и на мгновение Шейне кажется, что она чувствует чуть горчащий запах подгоревшего кофе.
— Да?
Запах кофе мгновенно исчезает,..
Примите
тонет в тошнотворной смеси приторного аромата цветов
мои
и лакированного дерева.
соболезнования.
Телефонная трубка с грохотом опускается на рычаг.
Просто так на подобные беседы не вызывают, это Рамиро понимал прекрасно. И спроси кто о том, что он думает о происходящем, он ответил бы, что даже ждал этого.