Будь сейчас лето или хотя бы середина осени, наверняка именно в это время начинала бы работу тележка с кофе и подъезжал бы автобус, в котором продают такос.
— Так, говоришь, толченого стекла в пироге нет?
Шейна оборачивается, встречается взглядом со стоящим в шаге от нее Мартином и закусывает губу, злясь, что засмотрелась на рождественские украшения и не расслышала, как он вышел из ванной.
— Не должно быть, — с легкой улыбкой отвечает она. — Если только пара косточек попадется.
— Говорят, это не смертельно, — хмыкает Мартин, опускаясь на кровать. — День сегодня, конечно, начался так, что и умереть не страшно, но не хотелось бы.
— Мне тоже, — в тон ему отвечает Шейна и продолжает, заметив довольную улыбку на губах Мартина. — Как минимум двое знают, что я готовила тебе завтрак, и меня слишком легко найдут.
— А я думал, ты просто не хочешь, чтобы со мной что-то случилось.
— Не из-за моей еды так уж точно, — со смешком произносит Шейна, снимая крышки с подносов.
Мартин тихо присвистывает и качает головой, а в следующее мгновение пересаживается ближе к подушке, освобождая место на кровати рядом с собой.
— Ты не сказал, какую именно яичницу хочешь, — объясняет она, заметив, на какую из тарелок направлен его взгляд. — А я забыла уточнить, вот и приготовила обе.
— А тосты?
— Мой отец намазывал на них болтунью, — после недолгого молчания отвечает Шейна. — И ты мог бы начать есть, а не задавать кучу вопросов.
— А ты могла бы взять вилку и помочь мне, — Мартин пожимает плечами и подбородком указывает на свободную часть кровати. — Или ты думала, что я смогу сам все это съесть?
Она медлит — несколько мгновений, несколько ударов сердца, прежде чем обойти тележку и сесть на край чужой кровати. Медлит она и потом, когда Мартин быстро перекладывает еду, разделяя ее почти поровну.
— А вот кружку ты зря взяла только одну, — улыбается он, протягивая ей тарелку с яичницей и пирогом.
— Не подумала, — она пожимает плечами, осторожно подхватывает вилкой полоску бекона.
Мартин лишь хмыкает в ответ и наливает кофе в чашку, делает небольшой глоток и тут же морщится.
— Черт, не знал, что он такой отвратительный без сахара, — он удивленно кривит губы..
Шейна тихо смеется, тянется к стакану со сливками и сахаром, вытаскивает несколько пакетиков и легко щелкает ими по носу Мартина.
Он перехватывает ее руку, замирает пальцами на запястье, словно считая толчки, с которыми кровь разносится по телу, и отпускает — за мгновение до того, как Шейна понимает, что пробежавшие по коже мурашки признак не холода, а страха.
С тихим шуршанием рвется бумага, крупинки сахара падают в кофе и тут же растворяются. За ними следуют сливки, ложатся на темную поверхность белесыми пятнами. Металл стучит о керамику.
Новый глоток, и на губах Мартина появляется улыбка.
— Значит два сахара и одни сливки, — щурится Шейна, глядя на надорванные пакетики.
— Можешь не запоминать, ты же все равно больше не принесешь мне завтрак.
— По крайней мере, пока я не планировала повторять этот опыт, — хмыкает она. — Но вообще-то я и однажды это делать не планировала.
— Взаимно, — усмехается Мартин, намазывая яичницу на тост.
Металл чуть скребет по керамике, разрезая белок и бекон. Металл стучит по керамике, накалывая небольшие тонкие кусочки.
Мартин заканчивает первым, убирает вилку в сторону, задумчиво стирает сахарную пудру с края тарелки.
— За такой завтрак я бы не отказался еще раз помочь тебе с чем-нибудь, — улыбается он, облизывая кончики пальцев.
Шейна хмыкает в ответ и подхватывает с тарелки последние яблочные дольки, прежде чем поставить ее на тележку.
— Кто тебя напугал, Белянка? — тихо спрашивает Мартин, поворачиваясь к ней.
Шейна трясет головой и хмурится, не сразу понимая, что этот странный вопрос адресован именно ей, не сразу понимая, что его просто больше некому задавать — в комнате они вдвоем. А когда понимает, лишь поджимает губы и смотрит на него так, словно только что услышала какую-то несусветную глупость.
— Кто тебя напугал? — Мартин повторяет свой вопрос, снова ловит ее запястье, сжимает его и тянет на себя, вынуждая упереться ладонью в край тумбочки, чтобы не растянуться на нем.
Шейна дергает головой, выкручивает руку, освобождаясь из захвата, и почти шипит, чтобы он не смел больше так делать…
— Скажешь, что не боишься? — на его губах и в голосе — усмешка, но во взгляде читается совсем другое.
— Чего мне бояться?
— Меня, — он отвечает тихо и спокойно, словно и не шутит вовсе.