— Ты дурак, конечно, но не настолько страшный, чтобы…
— Тогда зачем выкручивала руку? Я бы тебе ничего не сделал, — он пожимает плечами и внимательно смотрит на нее. — Кто тебя напугал, Белянка? Или думала, что ты доберешься до моего дерьма, а я до твоего нет?
— Это не дерьмо, — сквозь зубы шипит она, жалея, что не может сейчас уйти, потому что если сбежать от разговора, то Мартин будет думать, что он прав.
— Что с тобой сделали?
— Ничего, — голос становится ровнее, голос снова начинает ее слушаться.
— Когда это было? — он продолжает задавать вопросы тем спокойным тоном, которым с ней говорили полицейские, и если ухватиться за эту мысль, если представить...
— Твое какое дело, Мартин? — устало спрашивает она, склоняя голову к плечу.
— Да почти никакого, спиши это на любопытство идиота, — он пожимает плечами, но не улыбается. И не отводит взгляд в сторону. — Когда это было?
— Ничего не было.
— Убежала?
— Сначала дала в нос, — Шейна хмыкает и не сразу понимает, что произнесла эти слова вслух.
— Когда это было, что ты до сих пор боишься?
— Я. Не. Боюсь.
— Просто каждый раз, когда к тебе прикасается парень, ты просчитываешь, как и куда можешь его ударить, верно? — хмыкает Мартин.
— Это осторожность, знаешь ли.
— Это страх, Белянка, — в его голосе слышатся горечь и сожаление.
— Ты бы пил кофе, Мартин, а то остынет, — поджав губы, отвечает Шейна, взглядом указывая на полупустую кружку. — Тогда его уже не спасут ни сахар, ни сливки.
Он косо усмехается и качает головой, но больше не пытается вытащить из нее ответы на свои странные и совершенно неуместные вопросы.
Шейна почти готова поблагодарить его за это. Почти — потому что отрицать перед самой собой то, от чего она только что отнекивалась, получается паршиво. Точнее — не получается совсем.
— Хочешь, я оставлю тебе кружку с кофе? — спрашивает она, когда молчание затягивается на несколько минут.
— Сама же сказала, что остывший он будет так себе, — Мартин смеется, одним глотком допивая то, что осталось.
Шейна пожимает плечами, накрывает тарелки крышками, толкает тележку к двери.
И останавливается, едва обхватив пальцами ручку.
— В марте, — она произносит эти слова совсем тихо, надеясь, что их расслышит разве что дверной косяк, к которому сейчас так хочется прижаться лбом.
— Надеюсь, ты сломала этому ублюдку нос, — без тени усмешки отвечает Мартин, кажется, вставая с кровати.
— Не знаю, я просто ударила, вывернулась и убежала.
Хочется пожать плечами. Хочется сказать, что она тогда даже и не подумала о том, что за ней могут погнаться.
Что ее могут догнать
Хочется, чтобы от одной этой мысли по спине не бежали мурашки.
— Молодец, — она почти уверена, что сейчас, стоя за ее спиной, Мартин кивает. — Его нашли или это тогда ты перестала верить полиции?
— С чего ты взял, что я ей не верю?
— Мне так кажется. Хотя иногда я не уверен, что ты вообще хоть кому-то веришь.
— Я уговорила отца не подавать заявление, — после недолгого молчания отвечает она. — Мама тогда еще от смерти брата не отошла, не хотела, чтобы она волновалась.
— Серьезно? — Шейна думает, что даже если бы Мартин хотел спрятать недоумение и издевку в голосе, все равно не смог бы это сделать, слишком уж сильными кажутся эти эмоции.
— Я умею не показывать, что что-то случилось, — она хотела бы произнести это ровным, холодным голосом. Бесцветным было бы даже лучше, но не получается, — слишком громко, слишком похоже на крик. Зато можно просто закрыть глаза — когда собеседник стоит за спиной, он этого не увидит.
— Я тоже, — после долгого молчания произносит Мартин. — И синяки от матери прятал. Она ничего не знала, вот ответ на твой ночной вопрос.
— Как можно о таком не знать? — она устало усмехается, искренне не понимая, как можно…
— Ну, ты же уверена, что твоя мать не знала, что ее дочь кто-то пытался трахнуть в школе? — в тон ей отвечает Мартин, и Шейна закусывает губу.
— В парке. Я была на пробежке.
За спиной молчат и не двигаются — несколько мгновений, прежде чем его ладони осторожно касаются ее плеч.
Пальцы, сжимающие ручку тележки, вздрагивают так сильно, что звенят лежащие на тарелке приборы. Звон посуды смешивается со злым шипением.
— Прости, — его ладони отстраняются мгновенно.
— Не за что, это просто было неожиданно, — тихо отвечает она, не двигаясь с места.
— У тебя сейчас спина и плечи такие, будто ты еле держишься, чтобы не схватить вилку или хотя бы тарелку, и не полоснуть мне по горлу, — медленно, словно каждое слово дается ему с большим трудом, отвечает Мартин. — Потому что на тебя напали со спины и ты не сразу смогла что-то сделать. Не сразу смогла.