Странно, но собственный ответ кажется ей больше похожим на пощечину, чем на благодарность.
Запахи корицы и имбиря окружают его теплым облаком, стоит только приоткрыть дверь квартиры. Перехваченная за брелок связка ключей коротко звенит, — как один из рождественских колокольчиков, который случайно задели и тут же перехватили за язычок, чтобы не шуметь, — прежде чем исчезнуть в кармане пальто.
Он закрывает глаза, распахивает дверь и шагает внутрь — вот так, в темноте, ориентируясь только на звуки и запахи, можно на целое мгновение поверить, что последние восемь лет это просто дурацкий, застрявший в голове сон. Поверить хотя бы вот так — всего раз в год и всего на мгновение.
— А я уже начала думать, что ты все же обманывал меня, говоря, что любишь имбирное печенье, — смеются из кухни.
— Как я мог? — смеется уже он и стягивает пальто, накидывает его на спинку стоящего рядом стула. Раньше на ней всегда висела темная полицейская куртка.
— Вот и я удивлялась, как ты мог?
Тонкий металл глухо стучит о дерево. Наверное, будь он сейчас на кухне, то мог бы услышать, как с тихим шипением печенья скользят по противню, скатываются на большую плоскую тарелку, обязательно застеленную салфеткой с праздничным венком.
Гирлянда мигает, переключаясь с голубого на красный, — натянутая на уровне его плеч. Раньше они всегда горели выше — под самым потолком, так высоко, что он мог дотянуться до них только забравшись на стул, да и то, встав на носочки.
В просторной кухне светло, а из приоткрытого окна доносится то детский смех, то едва различимая мелодия новогодней песни.
— Что-то они рано, — он качает головой и подбородком указывает на скрытый где-то в темноте улицы источник звука, прежде чем улыбнуться стоящей в шаге от него женщине, обнимая ее. — Привет, мам.
— Это теперь часть вечерней обязательной программы, — сухие тонкие губы обжигают щеку. — Здравствуй, милый.
Горячие от выпечки пальцы касаются его руки и тут же отстраняются, указывают на пустые чашки на столе. Женщина оборачивается к тарелке с печеньем, качает головой прежде чем произнести с почти искренним сожалением в голосе.
— И как объяснить моему совершеннолетнему уже во всех штатах сыну, что зимой нужно хотя бы иногда надевать перчатки?
Рамиро улыбается, снимает с плиты пузатый чайник, ополаскивает чашки горячей водой, прежде чем засыпать в каждую по ложке травяной смеси.
— У твоего совершеннолетнего уже во всех штатах сына есть карманы, которые с легкостью заменяют и перчатки, и кошелек, и сумку.
Тихий щелчок переключателя и очерченный на стеклянной поверхности, едва заметный под чайником круг разгорается красным.
В прихожей в очередной раз мигнувшая гирлянда отсвечивает на стены мягким зеленым полумраком; сквозь детский смех на улице слышится песня уже о прошлом Рождестве, пусть и не менее грустная, чем прошлая.
— А в местном музыкальном автомате есть что-то веселое?
— По утрам обычно играют колокольчики, а в середине дня иногда просят снега, — тарелка с печеньем опускается в центре стола, тут же скрываясь под большой бумажной салфеткой. На этот раз украшенной елью.
— Так вот почему сегодня каждая вторая улица похожа на пустыню, — он смеется, снимает с плиты свистящий чайник, осторожно разливает кипяток по чашкам.
Всплывшие было травы оседают на дно, вместе с кусочками апельсиновой цедры и яблок, пахнут гвоздикой, корицей и совсем немного ванилью. Рамиро улыбается — некоторые вещи остаются неизменными вне зависимости от того, как высоко или как низко теперь висит гирлянда в прихожей. Запахи, например, и имбирное печенье под цветной салфеткой, и даже острый томатный суп, которые мать сейчас разливает по тарелкам.
— Я люблю тебя, мам, — он снова обнимает ее, притягивает так близко, что той приходится чуть запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в глаза.
— Это ты так рад горячей еде? — она хитро щурится, не выпуская половник из рук, и приподнимается на носочках, чтобы снова коснуться его щеки губами. — И я люблю тебя, малыш. А теперь мой руки и садись за стол.
— Есть, мэм, — два пальца тянутся к виску в привычном жесте, широкая улыбка растекается по губам, искрится в глубине синих глаз, вымывает из головы лишнюю, совершенно неуместную сейчас тоску.
— Негодник, — она смеется; тихо щелкает тостер, заглатывая два тонких кусочка хлеба. — Между прочим, у тебя есть два дня, чтобы сказать, что ты хочешь на праздничный ужин.