— Слежу, чтобы ты не наделала глупостей.
Она бы поверила его по прежнему спокойному голосу, если бы не едва заметное движение губ, если бы не мелькнувшая в глазах болезненная усмешка.
Шейна шагает ближе, упирается носком ботинка в чужую обувь.
— В дамскую комнату со мной тоже будешь ходить, а то вдруг я там через окно вылезу?
— Если потребуется, то да, — Он не двигается с места, не кивает и даже не усмехается. — Но сегодня не та погода, когда стоит бежать, а ты вроде бы Белянка, а не Блондинка.
— Хочешь остановить, настучи директору, — она поджимает губы и смотрит на него в упор, жалея, что не способна силой взгляда стирать из человеческой памяти ненужные события.
— Я не дурак, Шей, — Мартин качает головой, чуть щурится куда-то за ее спину. — Я не смогу тебя остановить. Поэтому и пытаюсь просто собрать всю солому, какую только могу, в том месте, куда ты упадешь.
— Я не упаду.
— Ныряя с обрыва, всегда падают, на спину или на ноги, — его усмешка снова кажется болезненной, похожей больше на какой-то чужеродный предмет, чем на свойственную человеку эмоцию. — Но даже во втором случае лучше, чтобы под подошвами были не только камни.
— Я не…
— Пошли, Белянка, — Мартин кивает в сторону ее шкафчика и улыбается так, словно всего прошлого разговора не было. — Я уже говорил, что погода там отвратительная, а опаздывать в кино мне совсем не хочется.
Шейна поджимает губы, не позволяя очередному едкому замечанию сорваться с языка, но не двигается с места.
— Пойдем, — Мартин смеется, чуть касается ее ладони своей, но не сжимает, не тянет за собой. — Если тебе так нужно привычно поругаться, то давай сделаем это после сеанса, ладно? Иначе я сейчас пойду за твоей курткой, а потом еще и начну демонстрировать, что хорошие манеры для меня не пустые слова.
Сжатые в тонкую линию губы невольно вздрагивают, стоит ей только представить, как Мартин помогает ей одеться.
— Кретин, — только и произносит Шейна, разворачиваясь в сторону шеренги совершенно одинаковых, если не брать в расчет наклейки с номерками, шкафчиков.
Уже за ее спиной Мартин широко улыбается и качает головой, и, кажется, не сразу замечает, как его рука поднимается в воздух, готовая не то обнять, не то хотя бы коротко коснуться чужого плеча.
Мгновение, прежде чем она бессильно упадет, спрячет ладонь в кармане джинс, а рыжие ботинки шагнут в сторону металлических шкафчиков.
Холод пульсирует в теле единственной точкой — в том месте, где она прижимается лбом к пластику окна.
Если закрыть глаза, то можно легко представить, как он тонкими, невидимыми нитями расходится под кожей, не то рисуя какой-то только ему известный узор, не то пытаясь одеть ее в плотный кокон.
Закрывать глаза ей совсем не хочется.
Снегопад прекратился еще вечером, когда они шли от автобусной остановки: два квартала в непривычной тишине и почти объятиях — Мартин перехватил ее за плечо на первом же переходе, когда она не заметила вылетевшую из-за поворота машину, и отпустил только после того, как они вошли в огороженный двор приюта.
Снегопад прекратился, но светлые хлопья в фонарном свете были еще различимы — редкие, похожие больше на сливочную пенку, на которую кто-то дунул так сильно, что она перевалилась за край кружки.
Шейна ведет плечом, упирается в холодный пластик окна уже не только лбом, но и коленом, пытаясь свернуться в клубок на подоконнике.
В дверь не стучат, но едва слышно скребутся — словно там, в коридоре, кто-то прижался к ней пальцами, а потом повел ими вниз, оставляя невидимые на дереве борозды от ногтей.
Шейна закрывает глаза, обхватывает себя руками за плечи, подтягивая горловину широкой футболки к самой шее, и молчит.
Дверная ручка поворачивается почти неслышно — Шейна думает, что если не знать этот звук, если не слышать его раньше, то никогда и не поймешь, что он только что прозвучал.
Если не проверять, насколько бесшумно ты можешь выйти из своей комнаты ночью.
Вошедший тенью проскальзывает в комнату, тихо прикрывает дверь и замирает у нее, не торопясь подходить ближе.
— Сам же сказал, что я не Блондинка, чтобы сбегать в такую погоду, как сегодня, — Шейна едва слышно смеется, не открывая глаза. — Или ты изменил свое мнение?
— Не изменил, но подумал, а вдруг до утра все растает и на завтраке тебя уже не будет? — Его ответ раздается уже в шаге от окна. — Обидно будет не успеть по собственной глупости.
— Не успеть что?
Ответ на звучит, ответ касается ее пальцев сложенным в несколько раз листом бумаги.
Шейна удивленно хмурится, открывает глаза, не торопясь, впрочем, принимать протянутую ей записку.
— Возьми.
— Тюк соломы?
— Надеюсь, что хотя бы приличная охапка, — Мартин тихо хмыкает в ответ, осторожно разжимает ее пальцы, вкладывая в них листок. — Не знаю, получится ли собрать еще одну.
Шейна медленно разворачивает бумагу, щурится, всматриваясь в чужой ровный почерк, но все равно, не сразу понимая, что именно означает это соединение букв и цифр.
— Я несколько раз сбегал из дома до того как, — он усмехается, не заканчивает предложение, кивает на записку. — Это ночлежка, в которой не спрашивают документы, а комната стоит пару баксов за ночь.
— Спасибо, — губы улыбаются слабо и будто бы неохотно. Пальцы сжимают бумагу в кулаке, чуть сминают ее.
— В прошлом году перед Рождеством давали деньги. Но если твои настроены так серьезно, как ты говоришь, — продолжает Мартин и осекается на последнем слове. — Получу их, пока ты еще будешь в приюте, отдам. Сотня лишней точно не будет.
— Еще скажи, что ты готов отдать мне свою куртку, потому что моя недостаточно теплая, — привычная колкость легко слетает с губ.
Еще скажи, что я выгляжу такой беспомощной и жалкой, какой себя ощущаю.
— Я уже сказал, Белянка, я несколько раз сбегал из дома. — Губы Мартина кривятся в слабой усмешке, вот только в голосе и во взгляде чувствуется только усталость. Даже когда он продолжает, словно каким-то невероятным образом прочитав ее мысли. — Ты не беспомощная, ты дурная и смелая, просто ты никогда даже не думала о том, как выживают на улице.
— А я чувствую себя тем мышонком из фильма, маленьким и глупым, — она усмехается, прячет проскользнувшие в голос слезы за смехом.
— Мне показалось, что мистер Джинглс был чертовски умным, — пожимает плечами Мартин.
— Катал катушку из-под ниток и бегал от ладони до ладони, — она улыбается, как если бы в темноте собеседник мог бы это разглядеть, и тихо хмыкает, уже серьезно. — А потом его растоптали.
— Но ты же помнишь, что с ним все было в порядке? В конечном счете.
Шейна чувствует его прикосновение еще за несколько мгновений до того, как чужие пальцы накрывают кисть и замирают на запястье, на внутренней стороне, где под чуть шершавыми подушечками должна сейчас биться слишком быстрая пульсация.
— Но ты же помнишь, что в реальности не существует никакого Джона Коффи, — тихо произносит она, не пытаясь избавиться от чужого прикосновения.
— Ты забыла добавить “в конечном счете”.
— Я не повторяю за тобой, просто так совпало, — наигранно обиженно отзывает Шейна, только сейчас понимая, что и правда произнесла почти тоже самое, что сказал Мартин минутой ранее.
И уже не первый раз.
— Ты не мышонок, Шей.
Чужая ладонь почти невесомо касается ее волос, скользит с макушки на затылок и тут же отстраняется, будто дотронулась до чего-то очень холодного или, наоборот, раскаленного.
— Я могу рассказать о тебе директору, — тихо начинает он, опираясь плечом о край оконного проема. — Она, конечно, не поверит, но рассказать я могу. Только ты же все равно сбежишь. А когда не можешь остановить, лучше просто не мешать.
— То есть ты все же веришь, что я смогу выжить на улице, при том, что я понятия не имею, как это? — Шейна отталкивается от окна, выпрямляется, поворачивается к Мартину, пытаясь заглянуть ему в лицо и увидеть в нем что-то большее, чем просто неровные тени от уличных фонарей.
— Я верю тебе, — непривычно серьезно отвечает он, скользя пальцем по ее запястью, прежде чем улыбнуться. — И на собственном опыте знаю, что драться ты умеешь.
Руки сами тянутся к нему, обхватывают за пояс, вынуждая уткнуться лбом в грудь. Руки говорят куда больше и куда громче чем тихий смех.
Руки дрожат.