— Ты что-то сказала?
Шейна молча качает головой — нет, она ничего не говорила. Уж точно, ничего такого, что стоит внимания хоть кого-то из этой проклятой системы.
— Э-эй, — в шепоте, который больше похож на сбившееся дыхание, слышатся волнение и забота, и Шейна закрывает глаза, внезапно представляя, что этот тихий голос и осторожное прикосновение к подбородку, напоминают...
— Сахарную вату, — смех теплым воздухом растекается по темной футболке.
— Белянка, в курсе общей психологии не было ни слова о том, что делать и чем болен человек, который во время серьезного разговора вдруг говорит о сахарной вате, — пальцы Мартина скользят с подбородка на шею, замирают подушечкой большого на мочке уха.
— Ты на нее похож, — смех налипает на губы фантомным послевкусием тонких сладких нитей.
— Тебе так хочется перемолоть меня в холодной центрифуге и накрутить ошметки на пластиковую соломинку? — Мартин смеется, его голова чуть клонится к плечу, и Шейна думает, что темные пряди сейчас обязательно должны щекотать его шею.
— Ты просто… — она запинается, закрывает глаза, не пытаясь отодвинуться, даже не думая о том, чтобы сказать Мартину убрать руку. — Просто когда мы с семьей проводили выходные в парке, мне всегда покупали сахарную вату. Мне тогда было спокойно и… и как в дождливую погоду под пледом и с мурчащим котом рядом.
— А еще несколько дней назад ты звала меня исключительно кретином и была совсем не против ткнуть локтем под дых, — его голос удивительно серьезен и сух, словно из него не просто стерли, а выжали все эмоции, как выжимают сок из разрезанных пополам апельсинов.
— Я и сейчас могу это сделать, — губы вздрагивают, пытаясь улыбнуться, но замирают где-то на середине движения.
— Но я рад, что у тебя нет для этого повода, — ладонь опускается с шеи на плечо, чуть сжимает его и тут же отпускает, замирает на самом краю короткого рукава, словно не решаясь двинуться ниже и коснуться кожи. — Мне тоже.
— Тоже что? — Шейна открывает глаза, щурится, вглядываясь в чужое лицо.
— Тоже как в дождливую погоду под пледом.
— И с мурчащим котом под боком?
— Не с котом.
Она уверена — ноги должны вот-вот подкоситься, запнуться обо что-то, не могут же они вот так просто идти, нести ее навстречу тому, от чего она пыталась сбежать. Только тело продолжает двигаться, не обращая внимания на то, что хочет разум.
Из лекционного зала в коридор, на широкую лестницу, в новый коридор — уже к шкафчикам.
— Эй, только не говори, что у вас все настолько серьезно, что ты решила прогуливать занятия, — знакомый голос раздается также знакомо за плечом, вот только слышится в нем не привычный для таких вопросов смех, а волнение. И оно же сквозит во взгляде, стоит только Шейне обернуться, замерев стиснутым кулаком в середине рукава.
Щека касается майки, прижимается к ней так сильно, что ткань словно исчезает, растворяется в таинственном небытии, позволяя коже прикасаться к бьющемуся за ребрами сердцу.
Страх рождается в кончиках пальцев, растекается с них по всему телу так быстро, словно кто-то уже записал этот процесс на пленку, а сейчас запустил ее на увеличенной в несколько раз скорости.
Выпрямиться, развернуться, почти обхватить стоящего перед ней ногами, уткнуться ему в грудь уже лбом, накрыть ладонь ладонью на чужой спине — не соединяя руки в замок, не удерживая на месте, но словно запечатывая себя в одной единственной точке.
Вопрос просится на язык, почти касается губ своим первым словом, но исчезает, растворяется в выдохе.
— С тобой.
Чужое дыхание касается волос — теплое, почти горячее в первое мгновение, но отдающее на коже холодом уже через несколько секунд. Ладони неловко скользят с плеч на спину, замирая на разной высоте, словно бы не могут определиться, где им больше хочется быть — на угловато выступающих лопатках или намного ниже, под ребрами.
— А у меня вообще еще не было курса общей психологии, чтобы я хоть примерно понимала, о чем ты говоришь.
Страх мешается с усталым весельем, бьет в голову почти как недостаток сна, мешая чувствовать и понимать происходящее, заставляет потянуться пальцами ниже, проникая под одежду. Мурашки щекочут подушечки, разбегаются по коже от прикосновения как стайка мышей от направленного в них луча прожектора.
— Не с котом, — шепот обжигает макушку, прижимается к ней губами. — Не с котом, а с тобой.