Улыбка на губах Эммы становится еще сдержаннее, очерчивается так резко, словно плоть за один миг стала ледяным камнем. Руки Дэвида вздрагивают, уголок рта кривится от раздражения и, наверное, злости.
— Шейна, мы понимаем, что никогда не сможем стать для тебя родителями, — Эмма первой находит, что ответить. И силы, чтобы говорить спокойно и с легким сожалением в голосе. — Нам бы только хотелось, чтобы у тебя был свой дом, а не комната в приюте.
— Но вы не подумали о том, чего бы хотелось мне, — острые крупинки снега продолжают падать, заметают ее уже, наверное, до колен, а то и выше.
— Я обещаю, что если тебе у нас не понравится, то ты сможешь вернуться в приют, — продолжает Эмма, говоря таким тоном, словно ей и правда можно верить. — Но дай нам хотя бы полгода, ладно?
— И вы вот так легко отпустите меня? — усмешка порывом ветра подхватывает горсть острых снежинок, бросает их в ненавистные лица. — Может, вы еще и поможете подать апелляцию на повторное расследование убийства моих родителей?
— Конечно, — Эмма выглядит искренне удивленной, даже немного обиженной, словно она, Шейна, посмела сейчас подозревать их в каком-то страшном, обязательно смертельном грехе. — Уверена, мы сможем найти хороших адвокатов, которых ты одобришь, чтобы возобновить расследование или как это правильно делается.
Взгляд упирается в Дэвида, врезается в его лицо шквалом снежинок, впивается в кожу крохотными, похожими на лезвия гранями, ищет ответы там, под толстым, пусть и чуть потрескавшимся слоем спокойствия и доброжелательности, но находит только сочащееся прозрачной водой раздражение.
— Она прикидывается такой дурой, Дэвид, или и правда верит, что все будет хорошо? — Прищуренный взгляд усмехается, едва заметно вздрагивает верхняя губа. — Или вы просто не говорите ей, что со мной будет на самом деле.
— Шейна, — цепкие пальцы сжимаются на плече, впиваются в него тупыми крючками, напоминая, что есть вещи, которые не стоит говорить, и есть эталоны поведения, которым должен следовать каждый приютский ребенок, когда его решают забраться в семью.
— Не нужно, — Эмма качает головой, смотрит на вмешавшегося в разговор осуждающе, а затем снова улыбается. — Я еще помню, как тяжело нам было после смерти Моники, но одно дело потерять ребенка, и совсем другое — сразу обоих родителей, да еще и на своих глазах.
— Я не говорила, что была там, — снежинки становятся чистым льдом, выстраиваются перед ней забором из острых наконечников, каждый из которых направлен в чужие лица.
— Это указано в твоем личном деле, — почти виновато отвечает Эмма. — Наверное, не стоило говорить, что нам это известно, но ведь если бы я соврала тебе, было бы только хуже.
Ледяные наконечники жмутся друг к другу, делают забор плотнее и смертоноснее, — в логике Эмме Смит не откажешь, даже если очень хочется.
— Они не смогут запретить тебе ходить в школу и общаться со мной, — Джей шепчет на ухо, смешивает светлые пряди с точно такими же светлыми. — Как только узнаешь адрес, сразу сообщи, мне даже не придется уговаривать родителей, чтобы они отвезли меня к тебе.
Ледяные наконечники чуть вздрагивают, равно как и губы — жалкое подобие благодарной улыбки.
— Не советую им даже пробовать, — даже обращенный к подруге, голос кажется больше похожим на треск, с которым вода в луже схватывается тонкой корочкой льда.
— У нас еще полтора часа до назначенного времени, можем заехать куда-нибудь перекусить, — посмотрев на часы, предлагает Эмма Смит и тут же прячет ладони в карман.
— Картошку с клюквенным соусом, — тут же заявляет Рита, даже не предлагая, а уже выбирая меню, и чуть отстраняется от Дэвида, показывая, что ей надоело быть на руках и хочется спуститься на землю. — Или курицу с вафлями.
— А ты, Шейна? — в голосе Эммы слышится добрый смех, на мгновение даже кажется, что вот так она могла бы обращаться к своей дочери. Конечно, если у нее вообще хоть когда-то была дочь. Или сын.
— А я бы лучше осталась на занятие, — губы двигаются медленно и отрывисто, словно они замерзли так сильно, что их уже не разомкнуть. — Раз уж у нас есть полтора часа.
— Опоздать на подобную встречу из-за глупых пробок было бы совсем неприятно, — сухо отзывается Дэвид Смит, тянется в карман, достает пачку сигарет, отщелкивает ногтем крышку — и тут же захлопывает, прячет обратно.
— Мы предупредили твоего преподавателя, что ты не сможешь присутствовать из-за объективных причин, — виновато улыбается Эмма Смит. — Он сказал, что занятие будет очень общим, потому что в конце года мало кто из учеников слушает лекции.