Глава 9
Шейна уверена: ей должно быть холодно, ей обязательно должно быть сейчас холодно — в конце концов уже стемнело, а она провела весь день на улице, разве ей может быть как-то иначе, кроме как холодно?
Остывший бог знает как давно пластиковый стаканчик, на дне которого что-то не то плещется, не то перекатывается крупицами льда, намекает — возможно, все же не весь день. Возможно, она заходила в какую-то из этих крошечных забегаловок, в которых все чаще толпятся мексиканцы, и где почти не бывает камер наблюдения. Возможно, она купила там не только стаканчик кофе, но и такос или хот-дог, или проклятую целую сотню тысяч раз картошку.
Картошку с клюквенным соусом
Радостный детский голос раздается словно над ухом, звенит в голове хрупким колокольчиком из тонкого стекла. Пальцы невольно тянутся щелкнуть по значку Белоснежки на клапане сумки, но не гнутся, тыкаются в круглый пластик, сжимают его в ладони, пытаясь не то отодрать, не то спрятать от редких снежинок.
Кажется, даже если она и покупала что-то кроме кофе, то делала это или слишком давно, или в одном из уличных фургончиков, раз тело промерзло почти насквозь.
Палец поддевает крышку стаканчика, тянет ее вверх — если посмотреть, в каком состоянии остатки напитка, наверное, получится понять хоть что-то. Или, если выйти из подворотни, в которую она забилась, на свет и прочитать, что написано на плотном картоне.
Замерзшая плоть соскальзывает с пластика.
Шейна пробует снова, прижимает палец к краю крышки плотнее, дергает его вверх сильнее и резче.
Пластик окрашивается темным, словно остатки напитка каким-то чудесным образом просочились сквозь него или выплеснулись наружу через крошечное отверстие, словно она купила не привычное капучино, а просто черный кофе, может быть даже без сахара — чтобы вышло дешевле.
Еще одна попытка — палец соскальзывает даже с картона, оставляя после себя темную, наверное, темно-красную, полосу.
Холод не наваливается — впивается в тело тонкими лезвиями, множеством обжигающе-ледяных клинков, легко разрезает кожу, проникает в мышцы, достает, кажется, до самых костей.
Пластиковый стаканчик падает под ноги, катится в сторону, оставляя за собой прерывистую цепочку темных пятен-следов. Несколько капель легко проходят сквозь снег рядом с ботинками, прожигают его, исчезая в светлом холодном ковре.
Шейна переводит взгляд на руку — кровь ползет по пальцу на середину ладони, чертит на коже почти ровную линию, но не жизни и не ума, так уж точно.
Кончик языка осторожно прижимается к густеющей от холода капле, ведет по коже вверх, стирая темный след. Кровь кажется совершенно безвкусной, не отдает ни металлом, ни солью, хотя авторы детективов в пестрых бумажных обложках сейчас бы поспорили с этим утверждением.
Нога медленно скользит вперед, не отрывая подошву ботинок от притоптанного ею же снега, словно боясь, что если точек опоры хоть на мгновение станет на одну меньше, то тело рухнет и разлетится на части, как сброшенная с высоты ледяная скульптура.