И о том, что ты решил спуститься, — тоже.
Нога замирает в дюйме от небольшого коврика, расстеленного перед лестницей, стоит Шейне только услышать доносящийся из холла разговор. Она досадливо морщится — кто бы ни находился сейчас за поворотом, скрипучая лестница уже выдала ее присутствие, и если сейчас развернуться на месте и вернуться в свою комнату, то от лишних вопросов будет не отвертеться.
— Это телевизор, кроме меня тут никого, — слышится из-за угла, и нога опускается на коврик. — Мы включаем новости, когда пусто, какой-нибудь сериал при заселении, а тишина означает, что здесь копы или еще кто-то из системы.
— Спасибо, — Шейна слабо улыбается, нашаривает в кармане куртки оставшиеся монеты, сжимает их в кулаке. Взгляд невольно скользит по стене вверх, до прямоугольника экрана, на котором мелькают разноцветные картинки. Все больше желто-рыжие.
— Комната без кровати стоит на пять баксов дешевле, — ровный голос заставляет вздрогнуть, мотнуть головой в сторону рыжеволосой женщины за стойкой. — Но если не спать больше тридцати часов, теряешь скорость реакции и перестаешь адекватно воспринимать реальность, хотя тебе будет казаться, что, наоборот, начинаешь слышать лучше или видеть четче.
Шейна ведет плечами, глубже прячет кулаки в карманы.
Под утро, когда к доносящейся с улицы мелодии добавились сигналы машин, ей и правда показалось, что она стала лучше видеть — лучше различать оттенки отсветов на двери, выделять среди таких похожих разводов те, которые были отражением гирлянд, и те, которые вспыхивали из-за проезжавших мимо машин с мигалками. Ей даже стало казаться, что ей вообще не нужно спать, что чем меньше времени она проводит с закрытыми глазами, тем лучше себя чувствует — тем бодрее себя чувствует.
Ей казалось так, пока она не встала, пока не начала спускаться на первый этаж, пока не пришлось опереться плечом о стену, чтобы не запнуться об абсолютно ровные доски и не скатиться кубарем вниз.
— ...вечером.
Шейна качает головой, медленно поворачивается к рыжеволосой женщине, с трудом отрывая взгляд от экрана телевизора, — обрывки картинок тянутся следом, как тонкие нити высыхающего клея между листами бумаги.
— Если долго не спать, не сумеешь потом проснуться, — отвечают ей, не поднимая головы. — Аренду можно продлить вечером.
— Лучше сейчас, — измятая банкнота ложится на деревянную поверхность. — За двое суток. И кофе, пожалуйста.
— Сдачу мелкими или предпочитаешь не носить с собой кучу бумажек?
— Несколько десяток и монеты, — после недолгого молчания отвечает Шейна.
Ей в ответ хмыкают, на стойку ложится несколько банкнот и горсть металлических долларов.
— Двое суток оплачено.
— А кофе? — Шейна быстро прячет десятки во внутренний карман куртки, сгребает монеты со стойки, пересчитывает их взглядом, прежде чем сжать ладонь в кулак. — Или так нельзя и нужно заказывать завтрак?
— У нас нет ни того, ни другого.
— Вы не готовите?
— Это ночлежка, а не отель.
— С ними вы могли бы брать на пару баксов больше.
Рыжеволосая женщина поднимает на нее взгляд и усмехается, прежде чем покачать головой.
— Если не хочешь выходить на улицу, просто скажи об этом.
Шейна поджимает губы, убирает руки с обшарпанной, но на удивление чистой стойки.
— Здесь не задают вопросов, девочка. Я думала, тебе это известно. Но, наверное, сложно в это поверить, да?
— Вроде того, — тихо отвечает Шейна и чуть ведет плечом.
— Не то, чтобы мне было совсем плевать, почему люди хотят анонимности, малыш, но я не полезу на участок, который огорожен забором. А чужая личная жизнь — как раз такой участок.
— Вот так просто?
— А зачем усложнять? Я сбежала из дома в семнадцать, шлялась по улицам, пока не поняла, что одна не справлюсь, и не пошла к копам. Но это дело каждого — идти к ним или продолжать делать вид, что ты справишься сам. Я не какой-то мессия или как они там зовутся, но я могу дать крышу над головой и не самую паршивую постель за небольшую сумму. Остальное дать тебе можешь только ты сама.
— Но продавай вы кофе или завтраки, вы могли бы брать на пятерку больше.
— А зачем усложнять? — повторяет женщина, уже не улыбаясь, а смеясь в полный голос. — Здесь можно переночевать, девочка, заплатив пару Гамильтонов*. Тем, кто сюда приходит, нужна безопасность, а не трехразовое питание.
Шейна открывает рот, чтобы возразить или хотя бы объяснить, почему завтраки могли бы быть хорошей идеей, как стоящая напротив качает головой.
— В этом месте можно просто говорить, — мягко, как учитель начальной школы, произносит она. — Например, что тебе нужно поесть или выпить кофе, но ты не хочешь выходить на улицу.
Спрятанный в карман кулак разжимается, глухо звенит металл.
— Моя сменщица будет через три часа. Можешь что-нибудь заказать, она привезет.
— А кухни у вас нет? — начинает Шейна и закусывает губу, невольно отступая на шаг под пристальным взглядом.
— На случай, если ты боишься, что в бургере будет яд, она может взять тебе тоже самое, что и себе. Если ты просто любишь готовить, то все сложнее.
Пальцы сгребают монеты в кармане, сжимают их так сильно, что металл впивается в ладонь рифлеными ребрами.
Рыжеволосая женщина скрещивает руки на груди и несколько мгновений смотрит на Шейну в упор, прежде чем покачать головой, а затем распахнуть дверь за ее спиной.
— Там чайник, пара кружек и банка с растворимым кофе. Сахар, кажется, еще оставался, — кивок указывает на дверной проем, ведущий в небольшую комнату. — Можешь звать меня Рид. Твое имя мне знать не обязательно.
Ей хотелось бы накинуть капюшон, — спрятаться под капюшоном, — натянуть его так глубоко, чтобы никто не смог разглядеть выражение ее лица. Вот только это было бы уместно под дождем или хотя бы снегопадом, а в теплой комнате — совсем наоборот.
— Тот, кто дал тебе мой адрес, явно провел здесь всего одну ночь, — смеется Рид и щелкает выключателем в небольшой комнате. — Иди уже сюда, хоть кофе выпьешь и проснешься. А то жмешься так, словно за каждым углом ищешь копа. Их здесь нет.
— Я знаю, иначе бы уже сбежала, — тихо хмыкает Шейна через несколько минут, когда в небольшой комнате начинает свистеть закипевший чайник. — Элис.
— Как скажешь, — Рид пожимает плечами, ставит на небольшую тумбу две пузатые кружки и открытую жестянку с растворимым кофе.
Шейна осторожно улыбается — как скажет, все верно. В конце концов, она сейчас не врет, а называет одно из своих имен. Подумаешь, третье в списке.
— Спасибо.
Смесь кофе и сухого молока пенится, стоит только залить ее кипятком. Тепло медленно растекается по толстой керамике, согревает замерзшие пальцы.
— Так что тебе привезти из еды? Такос, картошку, бургер?
Шейна крепче сжимает кружку в ладонях, дует на горячий напиток и облизывает губы, прежде чем сделать первый осторожный глоток.
— Я могу приготовить на всех, — тихо начинает она, не отрывая взгляд от быстро исчезающей пенки.
— Можешь. Но только в том случае, если это просто твое желание, а не попытка получить что-то взамен, — соглашается Рид, делает большой глоток кофе и пожимает плечами, видимо, заметив ее усмешку. — Не люблю тратить время, поэтому говорю все прямо.
— Мне раньше нравилось готовить, — Шейна осторожно улыбается, удобнее перехватывает горячую кружку. — И делать это на всех удобнее, чем на одного. Хотя бы с точки зрения грязной посуды.
Рид смеется и качает головой. И не произносит ни слова, только смотрит на нее в упор — словно вот так, будто проникая взглядом под кожу, она может получить ответ на любой из незаданных вопросов.
— Бумага и ручка на стойке. Напиши, что и в каком количестве тебе нужно, я передам. — Рид едва заметно кивает, делает еще один большой глоток. — Она приедет часа через три. Или увидишь старый зеленый форд, или услышишь — он тарахтит так, что заглушить его может только дюжина сирен.