Алла Семеновна молча прихлебывает остывший чай. Потом берет из пачки, лежащей на столе перед ней, новую сигарету, щелкает зажигалкой и, откинув голову, картинно пускает дым через ноздри.
— Да говори же! — нервничает Вероника Степановна.
— Изволь, дорогая, — отвечает Алла Семеновна, — сейчас постараюсь тебе все объяснить.
Она словно бы изъясняется словами какой-то давней своей роли.
Глубоко затянувшись, Алла Семеновна гасит сигарету о дно пепельницы, вынимает другую из пачки. Снова затягивается, снова выпускает дым через ноздри.
Вероника Степановна обеими ладонями подпирает свой немыслимый подбородок.
— Алла, ну чего же ты тянешь?
Алла Семеновна слегка улыбается.
— Я поняла, Вероничка. — Она поднимает руку, бренча браслетами, и показывает куда-то наверх, на потолок, что ли: — Там не готовы еще к снятию. Потому я и взяла его сторону. Уяснила?
— Нет, — отвечает Вероника Степановна.
На кухне тепло, но она зябко кутается в халат. Халат прелестен: голубой, вельветовый, с бархатными отворотами. Помню, как Наташа ранней весной все воскресенья подряд просидела за машинкой, чтобы преподнести матери ко дню рождения этот халат.
«Бархат очень трудно поддается обработке, — говорила мне она, — впрочем, вельвет тоже не сахар в этом смысле».
Все это так, но Веронике Степановне хотелось иметь именно такой халат, вельветовый, с бархатными отворотами, а Наташа ни в чем не может ей отказать.
— Непонятно? — удивляется Алла Семеновна. — Я тебе еще раз повторяю: там не готовы к снятию Сержа.
— Где — там?
— Сама не понимаешь? Там — это там.
— Хорошо, допустим, что не готовы, ну и что с того?
— А то, что я все сообразила и решила потому взять его сторону.
— На всякий случай?
— А почему бы и не на всякий случай?
Алла Семеновна отряхивает пепел в свое блюдце.
— Ведь если все повернется так, что он победит, то не мне с ним бороться. И не тебе тоже, дитя мое! — Положив ногу на ногу, она окидывает взглядом Веронику Степановну. — Так-то, детка, учись, пока я жива!
— Чему учиться-то? Лицемерить? Выгадывать? Кривить душой?
— Начинается!
Алла Семеновна шумно вздыхает и, насмешливо сузив глаза, обращается ко мне, призывая меня в союзники:
— До таких лет дожила, а все словно школьница-первоклассница талдычит о каких-то нравственных идеалах; я уже наизусть заучила, что она сейчас начнет: честность, принципиальность, верность своему слову. Что еще, детка? Валяй, выкладывай!
— А почему бы и не поговорить о честности и принципиальности? — спрашивает Вероника Степановна. — Да и о верности слову тоже не грех побеседовать…
Алла Семеновна молча курит. Весь ее вид красноречиво, без слов, утверждает: «Что еще можно от тебя ожидать?»
— Ты не любишь и не уважаешь Сержа, тебя с души воротит, как только он начинает вещать.
— Ну и что с того? — лениво спрашивает Алла Семеновна.
— Ты согласна со мной?
— Согласна, ну и что же?
— А то, что ты вдруг начала яростно защищать его, презирая его в душе и даже ненавидя!
— Мне не свойственны столь сильные эмоции.
Вероника Степановна не слушает ее.
— Только не волнуйся, он тебя тоже выгонит, не позабудет о тебе, правда, может быть, на два дня позднее, чем всех остальных.
— Поживем — поглядим.
— И глядеть нечего. Ты и сама знаешь, что я говорю чистую правду.
— Мама, тетя Алла, хотите пирога с капустой? У меня уже готов, — вмешивается Наташа.
Открыв дверцу духовки, она вынимает противень с румяным, пахучим пирогом. Кухня заполняется ангельским ароматом.
— Не надо, — мрачно изрекает Вероника Степановна, но тут же спохватывается, — как-никак есть закон гостеприимства, который невозможно обойти. — Алла, может быть, ты хочешь?
— Еще чего! Мне только горячего теста не хватало. Я и так за одну неделю ни с того ни с сего целых два кило прибавила!
Наташа вопросительно поглядывает на меня. Я мотаю головой:
— Не хочу.
— Напрасно, — говорит Наташа.
Пирог с капустой — вершина ее мастерства. Я еще никогда и нигде не едала такого вкусного пирога с румяной корочкой, с нежной и сочной начинкой.
— Ты знаешь, Алла, что такое Серж? — снова начинает Вероника Степановна.
— Еще бы не знать!
Я тоже его знаю. То есть видела его один раз, как-то была с Наташей в театре, и она показала мне Сержа. Он необычайно импозантен, представителен, темноволосый, румяный, с родинками на бабьем лице. Так импозантны и представительны зачастую бывают круглые дураки.
Но, думается, Серж не дурак. У него цепкие глаза, взгляд въедливый, пронзительный. И он превосходно знает, что́ ему следует делать, умеет все высчитать и разложить по полочкам и не совершает поступков, почему-либо для него невыгодных. Нет, какой там дурак…