— Ладно, хватит…
— Нет, не хватит.
Наташа наливает в стакан горячего молока.
— Чтоб все выпила, слышишь?
Вероника Степановна пьет молоко, страдальчески подняв брови, Наташа глядит на нее, опершись щекой о ладонь.
— Эх, мать, бросила бы свои глупости!
— Какие глупости? — спрашивает Вероника Степановна. — Ты о чем?
— Всякие. И зажила бы, как все нормальные люди.
— Что я должна сделать для этого?
— Прежде всего сойтись с папой.
— С кем? С папой? С твоим отцом?
Прекрасные глаза Вероники Степановны полны нескрываемого удивления.
— Да ты, дочь, в своем ли уме?
— Абсолютно в своем.
— Ты только погляди на нее, — обращается ко мне Вероника Степановна, — она хочет, чтобы я сошлась с ее отцом, с которым мы разошлись пятнадцать или шестнадцать лет назад! И где он, отец-то?
— Скоро приедет, — отвечает Наташа. — На той неделе я его жду.
— А он писал тебе?
— Само собой. Ты же знаешь, мы с ним переписываемся.
— Дурочка, у него же, наверно, давным-давно другая семья, он и думать о нас с тобой позабыл.
— Вот и неправда, — горячо возражает Наташа. — Очень даже думает. Он же мне вот такие письма пишет…
— Хорошо, о тебе он думает, а я-то при чем?
— По-моему, он и о тебе думает. В последнем письме пишет: «Как мама? Неужели еще не ушла на пенсию?»
— А вот и не ушла! — неожиданно взрывается Вероника Степановна. — И назло ему никогда не уйду!
— И не надо, пожалуйста, сделай одолжение, назло всему свету отморозь собственные уши, — спокойно отвечает Наташа.
Возбуждение Вероники Степановны внезапно гаснет, и она снова начинает, как бы отвечая самой себе:
— Нет, ничего у нас не получится, мы не можем спустя столько лет опять жить вместе. А если тебе скучно со мною вдвоем, заведи собаку.
— Собаку? — повторяет Наташа и оборачивается ко мне: — Когда я училась в третьем классе, мне очень хотелось иметь собаку, а мама говорила: «Подожди, когда перейдешь в четвертый класс». Потом я перешла в четвертый класс, у нас тогда жил дядя Сеня, он не выносил собак. Потом, уже в седьмом классе, когда дядя Сеня исчез, мама говорит: «Нельзя, в седьмом классе очень трудно учиться». А когда я стала десятиклассницей, то надо было готовиться в институт, не до собаки было.
— Теперь я хочу собаку, — говорит Вероника Степановна.
— А кто с ней гулять будет? Все на меня ляжет, мать, и кормить собаку, и гулять с нею, ты же вечно занята, то репетиции, то гастроли, то выездной спектакль.
— Я тебя клятвенно заверяю, — Вероника Степановна поднимает кверху правую руку, — буду гулять с собакой, только не с утра, а днем и вечером.
— Вот так, — Наташа насмешливо щурит глаза, — а если собаке необходимо погулять также и утром?
— Я не могу вставать чересчур рано.
— Хорошо, подождем, пока уйдешь на пенсию, тогда и возьмем собаку.
— А я не хочу на пенсию! — сердито возражает Вероника Степановна. — Если хочешь, можешь сама идти на пенсию.
Не выдержав, смеется от души. И мы с Наташей тоже смеемся.
— Что с ней поделаешь? — спрашивает Наташа, провожая меня до входной двери. — Большой ребенок, ты не находишь?
— Нахожу.
Почему-то так получается частенько, что самые наши задушевные разговоры происходят возле входной двери, когда мы прощаемся и все никак не можем расстаться.
— Вот еще одна забота, — говорит Наташа. — Чего-то она у меня расклеилась, горло барахлит, ноги болят…
— Пойди с ней к врачу.
— Попробуй уговори ее. Боится, что доктор уложит в постель, даст больничный, а она все храбрится, утверждает, что от нее бегут все болезни, как черт от ладана.
Помедлив, Наташа говорит:
— Когда-никогда, а все равно Серж ее выживет.
— Может быть, его сперва выживут?
— И так может случиться. Только все равно, придет новый главный, он ее тоже спровадит. Зачем она ему? Занята всего лишь в одном спектакле, новых ролей не предвидится. И потом, в самом деле, сколько можно? Она же не заслуженная, не народная, не любимица публики, — так, в общем-то, прокуковала всю жизнь на выходных…
Должно быть, в этот миг мы обе охвачены одним и тем же чувством — жалостью к Веронике Степановне; не самая веселая участь досталась ей на долю, чего уж тут веселого до старости оставаться маленькой актрисой на незаметных ролях?
А ведь тоже училась некогда в студии, играла в ученических спектаклях, волновалась, впервые выйдя на сцену, сама же рассказывала, что великая Яблочкина верила в ее звезду, а Михаил Михайлович Тарханов, тот прямо так и утверждал: «Ты, Вероничка, будешь замечательной артисткой. Помяни меня!»