Крик Молл заглушил даже гудение двигателя, а ее рука чуть не вырвала провод интеркома. Но когда я посмотрел туда, куда указывала она, я простил ей эту выходку: далеко впереди, посреди огромного, на сей раз голубого пруда я увидел две громадные башни, венчавшие дворец Грааля. Я нажал на педали, толкнул рычаг и направил вертолет в сторону и вниз.
– Я не хочу близко подлетать к этому месту! – пояснил я. – Неизвестно, что им взбредет в голову. Мы приземлимся чуть поодаль и отправимся в город пешком, как я это сделал в прошлый раз.
Джип кивнул, наблюдая, как облака внезапно рассеялись и долина Гейленталь заиграла всеми красками. Небо очистилось, и рассветное солнце засверкало на грубой белизне скал и на зелени у их подножий; реки отливали сталью и бронзой, а над порогами сияла радуга. Молл схватила меня за плечо, когда из-за края горы возникли крепостные стены, а когда я повернул в сторону, стараясь остаться незамеченным, она разочарованно сникла. Для посадки я выбрал опушку леса, посредине которой стояла полуразрушенная хижина. От порыва ветра при посадке обвалилась вдобавок и ее передняя стена. Целое облако пыли и щепок поднялось в воздух, когда мы наконец-то приземлились. Я выключил мотор, и свист винтов постепенно стих.
Мы сели на траву; солнышко пригревало нас, а легкий ветерок обдавал своим дыханием. Прохладный рассветный воздух унес горе, гнев и отчаянное беспокойство, поселившееся в наших душах. Я мог теперь с этим жить и ждать освобождения.
– Вам лучше остаться и подождать здесь, – сказал я наконец. – Это будет разумно. Во-первых, если со мной что-нибудь случится, вы знаете, где меня искать; во-вторых, я в одиночку буду выглядеть более безобидным и как мишень не таким удобным. Ну а в-третьих, оставив вас здесь, я буду спокойнее за вертолет и у меня будет меньше шансов обнаружить здесь Ле Стрижа, когда вернусь.
Молл улыбнулась:
– Уж если нам суждено с ним встретиться, мы обязательно передадим ему твою любовь и благословение.
– Сделайте милость. И лучше всего осуществить это при помощи осинового кола. [73]
Я упал в густые заросли травы. В воздух взмыл пух чертополоха, повиснув в воздухе, словно снегопад в замедленной съемке.
– Если я не вернусь, действуйте по обстоятельствам. Но коль скоро тутошняя публика такова, как вы говорите, нам не должно ничего угрожать. Но, бога ради, будьте осторожны, хорошо?
– Забавно, – протянул Джип. – Именно это и я собирался порекомендовать тебе. Они славные люди, конечно, но наступили тяжелые времена, и не стоит им абсолютно доверять. – Он бросил мне одну из коробочек с ланчем, которые мы взяли с собой, но совершенно забыли про них. – Дорога неблизкая. Доброго пути.
Как ни странно, путь действительно оказался добрым. Я отправился вниз по течению небольшой речки, которая, как мне показалось, с большей вероятностью приведет меня к городу. Воздушный поток подхватил меня, и идти было невероятно легко. В некотором смысле я ощущал себя экскурсантом, ведь здесь было на что посмотреть: странные древние изваяния и дольмены, заросшие травой руины, выглядевшие наподобие римских. Мне попалась даже совершенно заброшенная деревушка. Поначалу я решил, что ее обитатели ушли в поле, но затем увидел покосившиеся ставни, прогнившую солому крыш и мельницу с обвалившимся колесом. Миновав деревню, я остановился на берегу реки, проглотил содержимое джиповой коробки, запив его речной водой. Я умылся и каким-то чудом забыл о том, как мало я за последнее время спал. Вода была ледяная, чистая и прозрачная, и она укрепила мой дух даже лучше, чем воздух, – и не с помощью какой-то магической силы, которую я смог бы ощутить, а за счет своей исключительной обыкновенности. Обычная вода, но лучшая из всех, какие только могут быть, без малейшего привкуса, даже без обычного и безвредного природного загрязнения. Если бы можно было разлить эту воду по бутылкам, никакой другой минеральной воде на рынке места бы не осталось. Нельзя было залить в бутылку эту долину, этот воздух, эти деревья, все, что здесь есть, – вода была лишь частью чего-то гораздо большего. Чего-то, что, впрочем, не очень-то сочеталось с заброшенной деревней…
Я, должно быть, задремал, всего на несколько минут, судя по часам, но почувствовал себя удивительно посвежевшим – так я не высыпался дома, проспав целую ночь. Я поднялся и продолжил путь.
Как часто бывает, башни оказались совсем не так близко, как я полагал. Прошло не меньше трех часов, прежде чем я вроде бы добрался до крепостных стен, но тут же заметил, что что-то здесь не так. Вокруг не было ни единого человека, и я почувствовал себя так же неуютно, как кузнечик на скатерти.
Я не решался просто так взять и подойти к огромным воротам, чтобы поговорить с часовыми. Ворота были закрыты, а над ними я увидел первый признак жизни за все это время – головы, сновавшие взад-вперед за крепостным парапетом. Они явно были настороже, едва ли не готовились к обороне. А потому могли оказаться очень бойкими: я уже начал жалеть, что не прихватил с собой что-нибудь подходящее в качестве белого флага. Двигаясь очень осторожно, не спуская глаз со стен, я выскользнул из-под прикрытия деревьев, глубоко вздохнул, оказавшись на открытом месте, и крикнул. Мышцы ног у меня были как две сжатые пружины, готовые понести меня прочь отсюда, но я поднял руку и замахал ею настолько естественно, насколько был в состоянии.
Реакция была мгновенной. Парапет ощетинился ружьями, и я едва справился с побуждением пуститься наутек. Сверху донесся суровый голос:
– Wer da? Halten Sie zuvor! [74]
– Freund! [75] – закричал я в ответ, держа руки так, чтобы их было видно. – Ich bringe gute Neues! Ich will mit einem Offizier sprechen! Darf ich hereinkommen? [76]
На стене спешно посовещались.
– Bleib da! [77] – прозвучал ответ. – Man soll den Каріtan holen. Steh, und kein Spass, sonst bist du Rabensfutter! [78]
Ничего лучшего я и не предполагал, хоть мне такие подачки для бедных и не особо по душе. Я скрестил руки на груди и стал ждать, пока в воротах не открылась маленькая калиточка и не вышли двое мужчин в черной форме безупречного военного покроя, какой в Сердцевине не видели уже наверное лет сто и напоминавшей о мире, закончившем свои дни в крови, грязи и экстремизме после 1914 года. Их длиннополые мундиры были застегнуты на серебряные пуговицы и перетянуты портупеями из белой кожи; серебряная окантовка тянулась по краям стоячих тесных воротничков и массивных манжет и двумя косичками спускалась вниз вдоль швов на бриджах. Сабли в узорчатых ножнах позвякивали у обоих на поясе, но они держали оружие и в руках. У того, что покрупнее, вышедшего вперед, когда они приблизились ко мне, в руках был маузер, жемчужина инженерной мысли, выглядевшая чересчур современной для изделия конца девятнадцатого века, каковым она являлась. Он был острижен наголо, на голове его сверкала черной эмалью Pickelhaube [79], а усы были нафабрены и лихо закручены кверху. Этакий карикатурный «Ганс», на картинке вызывающий смех, но если столкнешься с ним лицом к лицу и он вдобавок будет неплохо вооружен, то вид его представится уже отнюдь не столь опереточным. Тот, что помоложе, был худенький и поджарый, с длинными рыжеватыми волосами и маленькими глазками на чисто выбритом лице. Но шел он уверенно и враскачку, как атлет, что уже само по себе не слишком радовало. Словом, мне не понравился ни тот, ни другой. Так что самое время, решил я, вспомнить о хороших манерах.
Я поднял руку, и мы обменялись любезностями. Ганс, как выяснилось, был капитан Драговик, а вовсе никакой не Ганс, а второй представился в качестве лейтенанта фон Альберсвега, и оба были офицерами городской стражи Гейленберга. Оба были порядком взвинчены, однако стоило мне сказать, что у меня есть новости о недавней пропаже, причем новости важные настолько, что достойны незамедлительного доведения их до рыцарей, как их поведение резко изменилось. Капитан бросил строгий взгляд, а затем поразил меня, убрав свой жуткий пистолет в кобуру; лейтенант только опустил свое оружие, но капитан дал ему знак, и он последовал примеру старшего по званию.
– Лучше вам пойти с нами, – произнес капитан на вполне сносном английском. – Вы правы, о таких вещах следует докладывать немедленно. Пойдемте!