— Вы так и не забрали у меня палочку.
Том достал ее, но вместо того, чтобы напасть, выронил и сполз вниз по стенке. Он задышал урывками, как будто для этого нужно было огромное усилие.
Она подобрала его палочку и сложила в сумку. Том все еще хватал ртом воздух. Ей стало очень не по себе.
— Я сейчас отключусь, — совсем тихо сказал он. — Или… — Том с трудом вдохнул, — умру. Сердце остановится.
Она присела на корточки, перехватила его руки и переплела их пальцы. Том дрожал. На его лице был такой ужас, что она тоже испугалась.
— Том, — позвала она, — посмотри на меня и повторяй. Вдох, — Гермиона вдохнула, и Том сделал так же. Его волосы спутались и липли ко лбу. — Выдох. Вдох. Выдох.
Какое-то время они просто дышали. Гермиона терпеливо смотрела на Тома, крепко держала его руки и старалась уловить любую новую эмоцию на лице напротив. Она невольно заметила, что у него за спиной от стены отклеился кусочек обоев.
— Мне страшно, — вдруг сказал Том охрипшим голосом, снова забыв про дыхание. — Я не хочу умирать. Я боюсь… Мне…
В коридоре было темно и слишком пусто. Гермиона закусила губу, а Том хватал ртом воздух, так и не вдыхая. Он смотрел на нее испуганно, его начала бить крупная дрожь.
— Дыши! И сосредоточься на одной точке! — сказала она, а потом, уже больше для себя, чем для него, спросила: — Том, а ты знаешь, что делают кофе на кокосовом молоке?
— Чего?
Гермиона могла рассказать ему даже строение атомного реактора, только бы немного отвлечься.
Было почему-то холодно, словно рядом проплыл дементор. Том зажмурился и сжал губы.
— Дыши и смотри в одну точку. Это сейчас пройдет, ага?
Том, кажется, и вправду сосредоточился. Он начал дышать легче и медленнее.
— А соленую карамель ты пробовал? — спросила она, хотя, конечно, можно было попросить вынести трехзначное число из-под корня или еще чего интереснее.
В коридоре было мало света, но ее внимание упорно привлекал кусочек обоев.
— В приюте сестричка варила карамель, и кто-то перевернул в нее банку с солью, — ответил Том и неожиданно рассмеялся. Его голос дрожал от этого неправильного, истерического смеха, и слова были нечеткими: то слишком громкими, то едва различимыми. — И ее отдали нам к чаю, потому что никуда больше не денешь.
— Я куплю тебе кофе с нормальной соленой карамелью, — выдохнула Гермиона.
— Правда? — спросил Том и крепче сжал ее руки.
— Правда. Давай, теперь нам нужно встать с пола.
Она поднялась и потянула Тома на себя. Он с трудом встал и, расцепив их руки, оперся о стену.
— Не забывай дышать, — сказала она, и Том тут же пару раз глубоко вдохнул-выдохнул, но уже без прошлого усилия. Он казался слишком уязвимым и даже не одернул руку, когда она снова поймала его влажную ладонь. — У тебя была паническая атака. От нее еще никто ни разу не умирал.
Она усадила его за стол на кухне и открыла сумочку. Удивительно, что было еще утро — складывалось впечатление потерянного времени. Гермиона тряхнула головой, пару прядей упали ей на лоб.
— Сейчас я приготовлю тебе горячий шоколад, а ты расскажешь мне, что тебя волнует.
Том поджал под себя ноги и обхватил их руками. Губы у него немного дрожали. Гермиона отошла от плиты и села рядом.
— У тебя раньше были панические атаки? — спросила она и заглянула Тому в лицо. Он скривил губы и покачал головой. — Хорошо. Как давно у тебя появились эти плохие мысли?
— Они были у меня всю жизнь, — жестко выплюнул Том. Он отвернулся. Гермиона взмахнула палочкой, и кастрюлька сама налила горячий шоколад в чашку, а та полетела прямо Тому в руки.
— Ты понимаешь, о чем я.
— Не понимаю.
— Хорошо, — сказала она и глубоко вдохнула. Потом медленно выдохнула. Раздражение нехотя отступило, хотя отголоски его остались — невероятно хотелось подергать себя за волосы. — Ты сейчас чувствуешь себя нормально?
— Да. У меня ничего не болит.
— Тогда что это только что было? — сухо спросила Гермиона, и Том подавился горячим шоколадом. Она снова вдохнула и выдохнула. Ей показалось, что этот разговор стоило закончить, но привычная жажда ответов не дала оставить его в покое. — Том, послушай внимательно. Я сказала, что теперь тебя не брошу, и я тебя не брошу. Я не буду игнорировать то, что тебе плохо, и постараюсь помочь тебе всеми силами.
Кухню заполнял солнечный свет. Том щурился и старался не смотреть ей в глаза. На его щеках плясало несколько солнечных зайчиков, невесть откуда отразившихся.
— Не надо, — сказал Том и потер лицо, но еще больше размазал шоколад. — То, что было вчера, — тупая слабость. Я просто плохо адаптируюсь.
— А то, что было сегодня? — спросила Гермиона. — Том, я говорила тебе раньше, но скажу еще раз: ты важен, и твои переживания тоже важны.
Том смотрел на нее, как на ожившую статую. От солнца его ресницы казались удивительно светлыми, отчего взгляд стал каким-то новым, ему несвойственным.
— Давай так — ты мне рассказываешь про самую страшную вещь для тебя, а я тебе про свою, — сказала Гермиона. Том нахмурился и промолчал. — Я на третьем курсе боялась завалить экзамены.
На кухне было так светло, и все еще не верилось, что они столько пережили за пару часов.
— Я… — Том замолчал и снова потер щеку. — Я на третьем курсе боялся, что летом Лондон снова будут бомбить.
— Я в детстве боялась, что будет кто-то, умнее меня.
— Я — что меня исключат из Хогвартса.
— Почему?
Том сделал глоток шоколада и отставил чашку. Гермиона взмахнула палочкой, и Тому в руки приземлилась упаковка печенья. Он этого даже не заметил, просто механически взял одно и покрутил в руках.
— Потому что я грязнокровка и у меня нет связей, денег и громкой фамилии.
Слово «грязнокровка» резануло ей по слуху, и Том, заметив это, нахмурился еще больше.
— Я хотел сказать маглорожденный, — вдруг добавил он.
— На четвертом курсе я боялась, что я недостаточно хороша для того, чтобы меня пригласили на бал.
— Девчонки, — фыркнул Том и закинул печенье в рот. Гермиона в который раз облегченно выдохнула, хоть это и было единственное, что Том съел за день. Хоть что-то. — Я на четвертом курсе боялся, что меня снова отправят в Лондон на лето. А летом я снова боялся умирать.
— На прошлой неделе я боялась, что мои дети подумают, что я их не люблю, — сказала она, хоть и говорить это вслух было неприятно.
— А я на прошлой неделе… — Том запнулся. — Я не знаю, — совсем растерянно добавил он. — Я же вроде говорил вам, разве нет?
— Но ты…
— Это все сейчас неважно, — вдруг сказал Том. — Смысла жить-то у меня нет, поэтому, собственно…
Она понимала, что, скорее всего, стояло за этими словами. Гермиона с большим трудом сдержалась, чтобы не закатать рукава его рубашки и не посмотреть на запястья.
— Что вы так смотрите? — спросил Том и сделал еще глоток шоколада. — Это просто мысли вслух.
Гермиона какое-то время молчала, стараясь сформулировать абстрактные переживания в слова, а Том явно через силу съел еще два печенья. Они так и не успели продолжить, как пришел Макс. На веревке он вел большего рыжего пса непонятной породы.
— Его зовут Юксаре, — сказал он очень серьезно и опустился перед псом на корточки. — Его могли продать в цирк.
Юксаре завилял хвостом, лизнул Максу лицо, а потом уткнулся носом Тому в ладони — наверно, учуял печенье.
— Не вздумай давать ему сладкое! — сказала Гермиона, а Макс заулыбался и притянул Юксаре к себе.
— У него такая умная морда, правда?
— Уж точнее поумнее твоей, — фыркнул Том. — Как собака переживет переключение, если даже я чуть не сдох?
— Он поздоровее тебя будет, — ответил Макс и почесал Юксаре за ухом. — У дворняг много генов намешано, поэтому, по статистике, они меньше подвержены врожденным заболеваниям типа порока сердца. Я этот вопрос изучал, умник.