Ей было горько смотреть, как настолько умный человек изо дня в день ругал себя, но, возможно, этому была какая-то причина. Гермиона просто не могла ее понять.
— А почему большее — это сила?
— А что же еще? — переспросил Том. — Если ты силен, то добьешься успеха и получишь все, чего заслуживаешь.
В его голосе было много уверенности.
— Что в твоем понимании сила?
Том громко сглотнул. Ветер ударился в окно, и он поежился.
— Сила — это возможность дать отпор, наверно, — медленно сказал он. — И, я думаю, умение вынести все испытания достойно. Быть лучше других. Я был лучшим на курсе, учился на отлично, стал старше, сильнее, быстрее, а Дамблдор все равно не оценил меня.
— Ты считаешь, что он должен был вести себя по-другому?
— Нет, — вдруг просто ответил Том. — Теперь-то я его отлично понимаю. Я отборное дерьмо, а он заметил это куда раньше. Я всегда был слишком уверенным, а оказалось, что не лучше других. Даже хуже.
— Почему?
Том раздраженно фыркнул. Солнечные лучи тянулись сквозь высокие окна и ложились на его плечах и шее яркими полосами. Гермионе было почему-то непривычно видеть рядом с ним столько света.
— Вчера с полки упала книга, а я заплакал. Это ненормально. Это же ненормально, — снова повторил он. — Плакать, когда что-то подает.
Гермиона подумала, что его голос дрожал так же, как дрожали ставни от ветра.
— Раньше я не плакал. Вообще никогда. А Дамблдор — он, думаю, понимал, что я ужасный человек. Я много вру.
— Как думаешь, почему так происходит? — спросила Франческа и глянула на часы. До конца сеанса оставалось десять минут.
— Это же логично, — совсем устало сказал Том. — Никто не в состоянии принять мою правду.
Он помолчал какое-то время, а потом выпалил:
— Я опять солгал. Тогда я хотел, чтобы он вел себя по-другому. Дамблдор великий волшебник, и я надеялся, что он хоть немного, но… Поймет меня? Будет признавать меня так же, как меня признавали другие профессора, да. Тогда я был разочарован почти так же. И я немножко надеялся. Едва ли верил, конечно.
Потом, когда они вышли из Министерства через старый торговый центр, Том замер на улице и задрал голову к небу. Гермиона стояла рядом и хотела что-то сказать — слова все никак не формировались в мысли.
— Небо такое чистое. Хотел бы я, чтобы оно всегда было таким. Одинаковым.
— Это тебя успокаивает? — спросила Гермиона, рассматривая свою обувь вместо неба.
— Да, — удивленно ответил Том, словно понял это мгновение назад. — Успокаивает.
***
Рон тронул ее за плечо. Ей не нравилась запертая дверь в комнату Тома, но и открывать ее не хотелось. В груди стянулся плотный морской узел, который не давал коснуться ладонью дверной ручки.
За нее это сделал Рон. Прошел размашистым шагом, тут же сливаясь с общим мраком. Было слишком душно, затхло. Темно до дрожи, как будто весь свет в комнате выкачали. Гермиона сцепила руки за спиной и неосознанно начала раскачиваться на пятках, не зная, куда себя деть.
Она дернула шторы в стороны. Том лежал на кровати в одежде — в той одежде, что надевал вчера на прием к психотерапевту. Ей хотелось подойти к нему, но одновременно с этим — остаться на месте.
Рон сел у его кровати на колени и очень тихо, даже тактично спросил:
— Ты давно не вставал?
Том поджал губы в той ужасно беззащитной эмоции, которую могли себе позволить только маленькие дети. Его лицо терялось в тенях комнаты, и больше по нему ничего нельзя было понять.
— Давно?
Он в ответ только угукнул. Гермиона отвернулась и отошла к столу — неосознанно начала складывать все книжки стопками, чтобы немного отвлечься. На самом краю лежала тетрадь, похожая на дневник, и она только провела над ней рукой, чтобы убедиться, что там не было ни капли магии.
— Хочешь в туалет?
Гермиона ощущала себя так, словно смотрела фильм. Все события были сторонними, отрешенными от нее. Тома ей стало немного жалко — так, словно он совсем еще ребенок, который ударился лбом об открытую дверцу.
Том поджал под себя ноги. Рон на это только хмыкнул и одним движением, совсем без усилий, подхватил его на руки.
— Пусти.
Она думала о внутренних силах, которые могут поместиться в человеке, когда Рон держал Тома на руках. Он зашел в ванную и включил воду, а потом, спустя какое-то время, — по звуку, посадил Тома на бортик. Она сжала кулаки, стараясь не показывать пустой комнате свое бессилие, и уже почти ощутила спокойствие и небольшой контроль над ситуацией, когда Рон вышел и скорбно качнул головой.
— Он меня прогнал. Не похоже, что у него есть силы помыться самостоятельно.
Она постучала в дверь и едва слышно спросила, может ли войти.
От воды поднимался пар, смазывая очертания предметов. Она дышала большими глотками, чтобы не закружилась голова.
У Тома раскраснелись щеки, а плечи немного порозовели.
— Сядь ровно, пожалуйста, — как можно мягче попросила она. Эта интонация далась ей с огромным трудом. Было трудно смотреть на такого Тома — на его острые скулы, сильно выраженные ключицы и слишком худые руки. У него был уже такой странный возраст, когда от болезни и усталости он внешне казался старше, чем был на самом деле.
— Я не могу, — со вздохом ответил Том, даже не попытавшись.
— Может, мне лучше позвать Рона?
Том провел языком по губам.
— Мне нормально только с тобой.
Гермиона кивнула, не найдя слов на ответ. Наверно, от пара ее щеки тоже порозовели.
Она легко взяла его за плечо и наклонила чуть ниже, чтобы открылась спина. Под ее пальцами Том не вздрогнул, хотя ей хотелось, чтобы ему было хоть немного неловко. Гермиона надеялась получить от него крошечную эмоцию, но эмоции не было, как и участия.
— Если я буду делать что-то, что тебе не понравится — скажи. Ага?
Том не ответил. Она провела мыльной мочалкой по его спине, стараясь не считать позвонки и не думать, как сильно он похудел. Другой рукой Гермиона надавила чуть ниже лопаток, разминая напряженные мышцы. Том только коротко вздохнул. Она невольно вспомнила про шрам у него на шее от провода, который оставил Билли Стабс, и добавила еще мыла.
— Нормально?
— Ага.
Она заколдовала мочалку, чтобы та мыла Тома без ее помощи, а сама надавила обеими ладонями ему на плечи, потом немного ниже. Мочалка почти полностью повторяла ее движения. Через пару минут она заметила — в груди что-то странно защемило — что Том уснул или просто слишком плотно закрыл глаза. В этот момент он казался удивительно умиротворенным, только черные ресницы подрагивали. Ей так не хотелось его тревожить.
— Том, — позвала она. — Эй, сокровище. Ты спишь?
— М?
— Давай руку, нужно одеться.
Она вытерла его полотенцем. С мокрыми волосами Том выглядел немного забавно и совсем уязвимо, что никак не получалось сопоставить с ее первым воспоминаем о нем. Прямая спина и цепкий взгляд — то, что привлекло ее тогда, сейчас же казалось странным наваждением.
— Пойдешь? — Том помотал головой. — Мне позвать Рона? — И снова. — А со мной за руку пойдешь? Ага? Хорошо.
Том с трудом поднялся и посмотрел на нее до того затравленным взглядом, что она приобняла его за талию и крепче сжала руку. Казалось, что ему трудно просто переставлять ноги, хотя физических причин этому не было. Возле кровати он замер и, украдкой посмотрев на нее, тут же отвел взгляд.
— Полежишь со мной?
Гермиона просто не смогла отказать. Ей почему-то показалось, что ему было сложно ее об этом просить.
Он был одет в заношенную футболку, очень приятную на ощупь, и мягкие пижамные штаны. Гермиона почти сразу обняла его со спины и притянула к себе. Начала гладить по влажным волосам.
— Я волнуюсь, — сказала она ему на ухо, совсем тихо. Том услышал — резко вздохнул — но ничего не ответил. — Я очень хочу, чтобы тебе было хорошо, чтобы ничего не мучило и не болело, но я не знаю, что мне сделать.