— О. Хорошо.
На втором ярусе кабинета Франчески ее слепило солнце, хоть и близилась середина дня. Каждый раз она думала, что была готова к этому, но ладошки все так же потели, а сердце все так же неприятно сжималось в груди.
— Скажи мне, как ты чувствуешь себя, когда тебя касаются? — спросила Франческа после того, как Том достаточно долго и подробно описывал, как провел последние несколько дней.
Ей показалось, что вопрос сбил его с толку. Том надолго замолчал, а потом несколько раз вытер ладони об штаны.
— Мне неприятно, — наконец сказал он, сильно нахмурившись. — Какое это вообще имеет отношение к…
— Пожалуйста, вспомни несколько ситуаций из прошлого и объясни немного подробнее.
— Ладно, — почти выплюнул он. — Хорошо. Это отвратительно. Выглядит со стороны мерзко. Не понимаю, зачем это нужно.
Том поерзал на кушетке и сложил руки на груди.
— Ты бы хотел, чтобы тебя обняли или взяли за руку?
— Нет. Не вижу в этом смысла.
Это было похоже на то, как муха из раза в раз ударялась об стекло: так же раздражало. Гермиона даже не сразу поняла, что ее бесило больше — то, как Том закрывался, или то, что Франческа продолжала его об этом спрашивать. Хотя, в этом был определенный смысл.
— Ты бы сам коснулся кого-то, кого любишь?
Последовала долгая пауза, и Гермиона уже подумала, что он не ответит.
— Нет, думаю, что нет.
— Почему?
Том раздраженно дернул плечом, словно отмахиваясь от насекомого.
— Не знаю.
— Попробуй подумать.
— Не хочу, чтобы мной овладели чувства. Это унизительно. Это бы показало, что у меня есть слабые места. — Голос Тома звучал немного приглушенно и казался совершенно лишенным эмоций. Он долго щурился от света из окна, поднял над собой раскрытую ладонь, и тени от пальцев упали ему на лицо. — Что я человек, а значит, меня не нужно бояться. Но меня нужно бояться. Я хочу, чтобы меня боялись и уважали. Если меня будут любить, то значит, что могут предать или ударить в спину. Или разлюбить. А если боятся — тогда они полностью в моей власти. Мне… Можно минутку.
Он опустил руку, а потом накрыл ладонью глаза.
— Давай еще поговорим про прикосновения, — твердо сказала Франческа. — Ты иногда нуждаешься в этом?
— Наверно, как и все, — медленно проговорил Том. Он убрал руку от лица и, подтянув ноги, зажал ее между коленей. — Только я чувствую себя так, будто краду их у тех, кому они вправду нужны.
От этих слов в груди что-то потянуло, и Гермиона ясно ощутила потребность обнять Тома или погладить по голове. Хотя, скорее всего, сейчас он отшатнулся бы.
— В моем понимании в этом нуждаются только слабаки.
— Когда впервые у тебя возникла такая ассоциация?
— В приюте, наверно.
Когда Том говорил о приюте, то его лицо становилось похоже на фарфоровую маску. Он снова поерзал, будто ему было очень неуютно.
— Там детей успокаивали, как маленьких, а я не хотел быть маленьким, значит, я должен был обходиться без них. Я не нуждаюсь в поддержке.
— Похоже, что ты не позволяешь себе расслабиться, — сказала Франческа с тем тактичным участием, как будто не могла знать наверняка свою правоту.
— Не знаю, — в тон ей ответил Том, снова хмурясь. — Думаю, что да. Похоже на то. Если меня касаются, то это значит, что я слабый и маленький. Наверно, так.
— Ты бы хотел этого сейчас?
— Нет.
Похоже, Франческа поняла совершенно противоположное.
— Ты считаешь это проявлением слабости и боишься ее?
— Наверное, — вздохнул Том, а потом, помолчав, додавил: — Скорее всего. Я хочу быть сильным. Хотя мне в последнее время очень хочется, чтобы меня постоянно… — Он неловко обнял себя руками. — Держали за руку или что-то вроде того.
Том закрыл глаза и глубоко дышал.
— Это приятно, я думаю. Для других. Я просто не в состоянии расслабиться, когда меня касаются. Мне так дискомфортно, как будто в меня воткнули сотню иголок. Или две сотни. Я сразу думаю, правильно ли я все делаю. Может, нужно прекратить это или, например, сделать что-то похожее. Но если я сделаю что-то похожее, а это будет не к месту? Меня могут высмеять или подумать, что я ненормальный.
Он громко хмыкнул, как будто нашел что-то забавное в этом предположении.
Гермиона слишком хорошо помнила моменты, когда он деревенел от ее прикосновений или старался прервать их как можно быстрее. Разве что — это воспоминание показалось ей светлым мягким лучиком среди всех других — когда он попросил полежать с ним.
— У тебя были ситуации, когда получилось расслабиться? И с кем?
— Пару недель назад… Но я, если честно, плохо помню.
Вдруг Том дернулся и замер.
— Это нормально? — спросил он тихо.
— Да, — ответила Франческа. — Это нормально. Во время депрессивного эпизода способность мозга формировать новые клетки снижается. Ты мог забыть какие-то события. И, скорее всего, продолжишь что-то забывать.
Том закусил губу.
— Хорошо. Я плохо помню, но, скорее всего, это была Гермиона.
— Хорошо. Какие еще чувства у тебя вызывают объятия?
Он выглядел по-настоящему уставшим от этого сеанса. Том закрыл глаза. Ей вдруг стало его жгуче жалко, и она прижала руки к груди. Солнце все еще светило ему в лицо, но он ничего не делал, чтобы от него укрыться.
— Как будто это что-то, чего я не достоин. Да, именно так. Я слишком гнилой внутри, лживый и… я просто не заслуживаю. Или это делают из жалости. Из жалости. А я ненавижу, когда меня жалеют. Я буквально считаю это унижением.
— Как бы ты мог заслужить это?
Гермиона отвлеклась и перевела взгляд на окно. Там уличная птица билась крыльями о стекло, и все вокруг показалось каким-то искаженным и несовершенным. Ее саму будто что-то сжимало, заставляло притаиться и слушать, словно какую-то лесную букашку.
— Реализовать себя? — спросил Том с надеждой в голосе. Франческа молчала, и он со вздохом продолжил: — Хорошо учиться, достичь целей, сделать какие-то хорошие дела, может, проявить участие. И быть хорошим. Из приюта берут только послушных детей, и, возможно, мне надо быть послушным, учтивым… я не понимаю, что нужно делать.
Франческа выдохнула, готовясь что-то сказать, но Том неопределенно повел рукой в воздухе и добавил:
— Хотя как я могу кому-то понравиться, чтобы захотеть меня обнять, мне даже противно смотреться в зеркало. Я выгляжу как урод или припадочный. Странно выгляжу. По мне с первого взгляда можно понять, что что-то не так. Наверно, так и поняли в приюте, что я ненормальный. Точно. Я ненормальный. Это все объясняет. Я вор и убийца. Если это так, то я уже проиграл, как только вступил в игру.
Повисло молчание. Птица все молотила крыльями об стекло, и Гермиона поморщилась. Она сжала кулаки и медленно вдохнула. Мысли против ее воли понеслись в зыбкое и неприятное место в памяти, вызывая необъяснимое чувство горечи. Она качнула головой, изо всех сил стараясь их отогнать. Интересно, было ли у Тома так же?
Гермиона сосредоточилась на солнечном свете и только на нем и постаралась вернуться в теплые и спокойные эмоции.
— Были ли у тебя друзья?
— Я думаю, что нет. Похоже, что нет. Я держался выше их, потому что считал себя лучше. Думал так, но я, как всегда, ошибался. Это они были выше меня, намного выше, поэтому я не заслуживал их дружбы. Я думаю так сейчас. Мне все больше кажется, что это правда. У меня есть времена, когда я просто лежу и смотрю в потолок, и думаю, думаю, думаю, как припадочный. Что я ничего из этого не заслуживаю. Я отвратительный. Наверно, я не смог бы завести друзей никогда — тогда я ставил себя выше, а сейчас я намного хуже каждого. Я не нуждаюсь в них даже сейчас. Зачем мне отравлять людям жизнь своей компанией?
Хоть он и много говорил, его речи уже давно не были горечи, и слова не вылетали, как пущенные стрелы.
Время сеанса подошло к концу. Тома трясло, когда он вышел из кабинета Франчески.
Его одежда была мятой, хотя Гермиона точно ее гладила перед выходом. Том сцепил руки в замок и отвернулся.