Он остался сидеть в кресле, но подтянул под себя ноги и обнял колени.
— Я не хотел казаться слабым.
Его голос стал намного мягче, в нем почти сквозило облегчение: похоже, он был рад сменить тему.
— Но в самом раннем детстве приютские дети перестают плакать, когда на них не обращают внимания, — так же спокойно добавил Том. — Наверное, у меня были эти страшные детские выбросы магии, и ко мне просто боялись лишний раз подходить. А может быть, и нет. Я не могу это помнить.
Он повернул голову к окну, и от света его глаза показались еще ярче, чем были на самом деле.
— Ты чувствовал враждебность к себе…
— Я довольно рано понял, почему она, да. Потому что я отличаюсь. Мне казалось, что нет людей в мире, похожих на меня, и значит, что никто не сможет меня принять. Это так странно говорить сейчас, потому что я до этого момента не задумывался о связи между всем этим.
— Тебе сейчас одиноко?
— Не знаю, честно, — ответил Том устало и взглянул на часы. Гермиона тоже посмотрела на свои: оставалось еще полчаса. — Я иногда смотрю на мир вокруг, и он такой яркий, но я словно за стеклом от этого всего, и как бы ни хотел, не могу очутиться снаружи. Мне сейчас кажется, что вся моя жизнь — это просто череда глупостей и ошибок. Звучит не очень весело, правда?
— С твоего позволения я дополню свою интерпретацию, — сказала Франческа и, дождавшись кивка, продолжила: — Ты испытываешь к Дамблдору четкую неприязнь, потому что это был первый волшебник в твоей жизни, похожий на тебя в этом человек, который так же тебя не принял.
— Может, в этом есть смысл. Но почему тогда я не ненавижу волшебников так же, как и маглов, если ситуация по сути своей похожа?
— Ты сам говорил, что научился врать, чтобы нравиться людям.
— Да, — ответил Том удивленно, — я хотел им понравиться. Тут уже было дело в моем характере. У меня ужасный характер. И если они не презирали меня из-за магии, то была возможность получить их расположение.
Вдруг он вздохнул и положил подбородок на колени.
— Я так устал говорить сегодня.
— У нас осталась четверть часа. Может, тогда сменим тему и поговорим о твоей матери, а к этому вернемся позже?
— Спасибо. Хотя я не знаю, что могу о ней сказать.
— Давай сосредоточимся на твоих ожиданиях.
— Ну… — Том закрыл глаза. — Думаю, что в детстве все хотят, чтобы был хоть один человек, который будет любить их совершенно любыми. Я просто думал: назвала бы меня моя мать ненормальным, если бы осталась жива? Или отвернулась бы от меня только потому, что я ворую? В моем понимании она должна была меня любить, несмотря ни на что. Но, как бы это не смешно было, она оставила меня, а перед этим от меня, считай, отказался отец.
— Что-то есть общее в этих ситуациях. Я пока не знаю — что? Не мог бы ты попытаться это найти? — спросила Франческа.
— Похоже, общее то, что все эти проклятые люди меня бросили, — хмыкнул Том. Он выглядел очень уставшим, а от позы с поджатыми ногами казался немного младше своего возраста.
— Давай вернемся к теме бессмертия. Я сейчас скажу, что об этом думаю, а ты поправишь меня, если я ошибаюсь. Все эти люди тебя бросали, и у тебя не было возможности найти новую родительскую фигуру очень долгое время. Возможно, тебе кажется, что тебе нужно время, чтобы заслужить чужую любовь, чтобы добиться ее в виде признания или уважения. И хоть у тебя впереди большая жизнь, ты хочешь для себя как можно больше времени, чем отведено человеку, чтобы добыть эту любовь в других людях, а потом никогда не терять.
Твоя же жестокость направлена на то, чтобы показать себя сильным, ведь сильного человека никогда не предают и не бросают в твоем понимании. Сильный может удержать другого даже против его воли.
Том молча выслушал ее, не прерывая. Он снова посмотрел на часы.
— Наше время вышло, — сказал он и резко поднялся.
Гермиона тоже подхватилась и побежала вниз по ступенькам. Она взяла Тома за локоть, когда они встретились в коридоре. Он одернул руку и пошел вперед.
— Не смей так себя вести со мной, — сказала она прежде, чем успела себя остановить.
Том повернулся к ней и нахмурился, потом его взгляд смягчился, как будто он наконец пришел в себя.
— Прости. Просто не трогай меня пока что, ладно?
— Как хочешь.
До дома они не стали идти пешком — на выходе Гермиона сразу же аппарировала Тома домой, а потом, наспех умывшись, вернулась в Министерство на пятый этаж с зеленой дверью. У нее было слишком много работы, чтобы думать об этом хоть лишнюю минуту.
========== Глава 5. Тяжесть облаков ==========
Рон остановился на пороге комнаты Тома и сложил руки на груди.
— Ну у тебя и бардак, — сказал он, и Гермиона заглянула за его плечо. И вправду, при свете дня это стало намного очевиднее: на полу валялись скопом ношеные вещи, постельное белье сбилось в какой-то ком в одном углу кровати, а на полу в ряд стояли грязные чашки. Гермиона зашла и почти сразу споткнулась о стопку книг.
Том посмотрел на них исподлобья и ничего не ответил. Рон вздохнул и наклонился, чтобы убрать чашки. Она пару раз бросила взгляд на Тома — какое-то время он просто наблюдал за ними, сжав челюсти, а потом сильно зажмурился, словно с трудом сдерживал раздражение.
Пол и потолок казались намного темнее, чем всегда, от чего легко было запутаться во времени дня и ночи. Гермиона снова споткнулась и посмотрела себе под ноги: это, как оказалось, была стопка книг по Темной магии. Наверно, он украл их в запретной секции, когда покидал Хогвартс.
— Какая разница, грязно тут или чисто? — неожиданно спросил Том, вставая. Он загородил собой кровать и письменный стол. — В любом случае, — его голос дрожал, как будто он с трудом сдерживался, — я могу убрать все это сам.
— Так почему же не убираешь?
— Потому что меня все устраивает.
— Послушай, — сказал Рон и медленно выдохнул, — я убираю в твоей комнате уже сколько, месяц? Может и больше. И знаешь, что? Почему именно сейчас я слышу эти претензии?
Том криво улыбнулся, словно впервые вспомнил про свой дурной характер. Он выпрямился и замер.
— Меня притащили в это время, и это я месяцами слышу только претензии в свою сторону, — сказал он певуче, как будто только и ждал повода для этих слов. — Я не хотел здесь находиться, но я здесь, и если я даже — даже! — не могу по своей воле покинуть этот чертов мир, то почему нельзя оставить меня в покое?
Гермиона задумалась, что он имел в виду: первый мир или вообще мир живых? Она осмотрелась, чувствуя, словно наблюдала всю эту сцену издалека. Рон обошел Тома по кривой дуге и рывком открыл шторы, но стало только немного светлее. За окном была какая-то облачная муть и ни одного солнечного луча.
— Как мы красиво заговорили, — сказал Рон. — А тебе чужда благодарность?
Том улыбнулся, но эта улыбка была надломленной, скорее брезгливой. Так не улыбался ни один знакомый ей человек.
— Ну что ж. Спасибо, что сломали мне жизнь. Спасибо, использовали в своих целях. И спасибо…
— Том, — грозно перебила его Гермиона, — что случилось?
— Ох, да ничего не случилось, — ответил он приторным голосом. Это тут же вернуло ее в воспоминание о Долорес Амбридж и ее сладких интонациях для ядовитых слов. — Просто я изо дня в день занимаюсь какой-то херней без возможности прекратить свои чертовы страдания. И все почему?
— Почему же? — спросила Гермиона. Она быстро сжала кулаки, стараясь подавить в себе раздражение. У нее почти сразу заболела спина, и она положила ладонь на шею.
— Потому что ты решила, — тихо начал Том, но казалось, что с каждым его новым словом голос становился громче, — ты решила найти какие-то Богом забытые книжки, и тебя даже не остановило то, что меня надо вышвырнуть из моего мира ради этого. Ради книжек. Вдуматься только! Я просто предмет, с которым можно делать все, что угодно!