Он прошел мимо нее к выходу из комнаты. Гермиона почти что ухватила его за предплечье, но он ловко вывернулся. Она еще сильнее сжала ладони в кулаки и так же резко их разжала. Внутри нее чесалось и кололось желание уязвить его.
— Слушай, а ты это хорошо придумал! — выкрикнула она ему в спину. Том ее проигнорировал. — Прости, что помешала сломать свою жизнь. Наверно, для тебя было бы лучше идти путем ненависти к себе и окружающим еще пару десятков лет!
Том замер на лестнице и посмотрел на нее таким острым и злым взглядом, и она ощутила приятную дрожь предвкушения. Он облокотился на перила и замер в деланно расслабленной позе.
— Может, так было бы лучше, — сказал он негромко, но достаточно четко, чтобы было слышно. — Представь, как тебя бы запихнули в будущее и сказали, мол: «Гермиона, вся твоя жизнь — это фарс, поэтому давай как-то по-быстрому придумай себе новую цель!» Или — что еще круче — тебе бы ничего не сказали, а просто кинули в пустой квартире на несколько недель. Отличный сценарий, ага?
— Ты ведешь себя как ребенок, — вдруг сказал Рон за спиной Гермионы. — Я вижу, что тебе просто хочется на кого-то покричать, поэтому, будь добр, делай это в другом месте.
— В каком другом месте? Может, мне сходить в Министерство и сказать во всеуслышание, что, оказывается, существуют миллиарды и миллионы других миров? — спросил Том сквозь стиснутые зубы, от чего это было больше похоже на шипение. Он резко одернул на себе футболку, как будто она сильно ему мешала.
— Погоди, — спокойно сказал Рон, и Том замер на первых ступеньках лестницы, не оборачиваясь. — Что тебя так сильно разозлило?
— Меня злит все, — ответил он, а потом повторил очень вкрадчиво: — Совершенно все.
Гермиона положила руку на перила и сжала. Ногтями она поскребла по лакированному набалдашнику. Когда Том заговорил, каждое его слово звучало так хлестко, как пощечина.
— Этот дом меня раздражает: то, какой он чистый и правильный. Вы словно создали какой-то сказочный мир, чтобы упорно не возвращаться в реальность. Эти все расписания, кто готовит завтрак; эта гипертрофированная опека. Как будто ты стараешься изо всех сил убедить себя, а они стараются убедить тебя, что ты не неудачник, который работает в скучном магазине. Как будто ты делаешь что-то важное.
Повисла пауза, которой Том, кажется, наслаждался. Он посмотрел на Гермиону и продолжил, не меняя интонации:
— И ты со своей ненужной опекой. У тебя нервы сдают, когда тебя не слушают и не делают, как хочется тебе. У тебя просто нет ни одного занятия, которое не переросло в работу. Ты совершенно посредственна. И что будет, если убрать всю эту шелуху? Ничего не будет. Никого. Вы не люди, а набор советов из журнала «Идеальная семья».
Гермиона медленно выдохнула.
— Знаешь, — сказал Рон, хмурясь, — твои слова очень ранят. Ты что, даже не понимаешь, как это звучит? За всю свою жизнь ты научился только отвечать злом на все, что с тобой происходит?
— Я прекрасно понимаю, что говорю и зачем.
Гермиона осмотрела их прихожую: сейчас она казалась отчего-то пустой. Том стоял в центре этой пустоты и брезгливо поджимал губы.
— Может, поэтому тебя и не усыновляли, — сказала она, и Том сжал челюсти. Он еще какое-то время молчал, а потом медленно спустился к дверям, обулся и вышел.
Ей не хотелось за ним идти. Они сели на ступеньках. Потом, спустя какое-то время, Рон сказал:
— У меня просто нет слов.
Гермиона обняла колени. Ее плечи давила невидимая плита.
— Это все его депрессия, — наконец ответила она, — он не хотел говорить это нам.
— Точно, — хмыкнул Рон, — без депрессии Том сжег бы дом.
— Рон!
Она уронила голову на руки. Раздражение выгорело, оставив после себя только неприятную пустоту и уже привычное безразличие.
***
Она затянула резинку на волосах туже, чем обычно.
У двери стоял Том. Он однозначно скучал: слишком внимательно рассматривал обои и иногда хмурился. Гермиона совсем не ждала от него извинений и, похоже, была в этом права.
— Ты не замерзнешь в рубашке? — спросила она, смотря на стену над его головой. — Давай я принесу тебе свитер. Похолодало.
Она изо всех сил старалась не надеяться на благодарность или хотя бы простую вежливость, но вдох все равно застрял в горле. Том ответил ей не сразу.
— Да, давай.
На улице облака вытесняли солнце и голубые лоскуты неба. Похоже, начинался дождь. Несколько капель упали ей на щеки.
— Извини за то, что я тогда сказала.
Она настолько сильно хотела этих извинений от него, что могла заглушить это только своими. Мысленно Гермиона несколько раз повторила: «Я взрослее, я умнее, я тоже неправа», чтобы обида хоть немного схлынула, но этого не случилось.
Том мазнул по ней безразличным взглядом.
— Мне плевать на твои извинения.
— Спасибо за честность.
В кабинете Франчески Том выбрал сесть в кресло. Он чем-то напоминал ей фейерверк, который дрожал на месте до того, как взорваться в воздух.
— Как ты провел это время?
Гермиона вдруг поняла, что в этот раз желала услышать этот разговор от начала до конца, не выпадая и не отвлекаясь. Она наклонилась вперед.
Том неопределенно махнул рукой. Франческа поправила очки и, мельком глянув на время, добавила:
— Миссис Грейнджер платит мне десять галлеонов за час не для того, чтобы ты молчал или лгал.
— Как скажете, — ответил он. — Я отвратительно провел это время.
— Почему?
— Потому что мне все в этом мире противно.
— Это похоже на злость, — уклончиво сказала она, а потом, когда молчание затянулось, продолжила: — О, ты в ярости.
— Конечно, — ответил Том и провел ладонью по лицу. — Сразу предупреждая вопросы: я злюсь на то, что меня притащили сюда против воли.
Гермиона громко хмыкнула. Какой мелкой, бессмысленной была причина. Она откинулась на спинку кресла и, наколдовав себе подставку для ног, легла удобнее. Сейчас она совершенно не чувствовала к нему ни жалости — такой привычной, от которой сжималось сердце, ни симпатии, что уже давно следовала за ней. Все это блекло, и становилось легче.
— Только ли на это ты злишься, Том? — спросила Франческа, а потом добавила: — Я вижу, что природа твоей злости намного глубже этого. Возможно, какие-то еще ситуации вызывают у тебя это чувство?
— Я злюсь, что в этом мире я делал много необдуманных решений.
— Так ли это на самом деле? Ты, именно ты, их не делал.
— Но я бы сделал, — возразил Том. — Не надо все опять спихивать на то, что меня никто не любил.
Он сложил руки на животе. Его лицо казалось серым из-за темноты за окном.
— Хорошо, — вдруг согласилась Франческа. — Закрой глаза и попробуй представить эту злость, это чувство, и говори мне обо всем, что у тебя ее вызывает. Не задумывайся.
— О, прекрасно. — Том громко цокнул языком. — Хорошо. Злость. Что ж. — Он снова цокнул, а потом начал медленно перечислять: — Еда, вилки, ложки, чашки. Кровать, пыль, окна, пол, ванная, выключатели. Расписание, книги, шкаф, огонь, серый, каша…
Франческа поморщилась, но Том этого не мог видеть.
— Остановимся на кровати. Почему?..
— Иногда мне сложно вставать, — сказал он и сжал в кулаке край свитера. — Я просто могу лежать часами в неудобной позе, но у меня нет возможности лечь по-другому, у меня начинает болеть спина и неметь ноги. А-а пыль потому, что она везде оседает и мне надо ее убрать, но я не хочу, пол липкий, а в ванной надо мыться.
Гермиона против воли представила все, что он говорил.
— Ты злишься потому, что ты должен это делать?
— Не знаю, — ответил он через время. — Я хочу покоя, чтобы меня никто не трогал, не лез ко мне.
— Что в твоем понимании покой? — спросила Франческа.
— Раньше у меня он просто был, — уклончиво ответил Том. — Я просто жил, не думая об этом психоаналитическом бреде! А теперь мне постоянно, — он выделил это слово, — постоянно плохо. Мы говорим много бессмысленных, пустых слов, которые ничего не значат и ничего не меняют.