Она на какое-то мгновение задумалась, вправду ли Тому помогала психотерапия, хотел ли он этого или просто делал все по инерции. Он словно находился в какой-то замкнутой комнате со стеклянными стенами, и постепенно, день за днем, засасывал и их тоже. Гермиона вернулась в реальность от голоса Франчески:
— …твоя злость очень похожа на то, что ты совершенно не хочешь воспринимать реальность. Проще злиться на ветряные мельницы, чем признаться себе…
Том подался вперед, уперевшись руками в подлокотники.
— Да в чем мне себе признаваться? Как этот ваш заученный бред относиться конкретно ко мне?
Франческа села прямее. Гермионе хотелось, чтобы его вывели на эмоции, заставили выплеснуть всю желчь, что переполняла его.
— Как ты думаешь, как он относиться к тебе? — жестко спросила она. — Давай же, удиви меня.
Том вздрогнул, как будто увидел привидение. Он рвано вдохнул.
— Хорошо, Том, — ее голос снова стал мягче. — Подумай, пожалуйста, когда ты чувствовал что-то похожее на то, что произошло сейчас.
Быстро стемнело, и ореолы ламп освещали только небольшую часть комнаты. Лицо и шея Тома были едва-едва видны, и только отдельные очертания мелькали на свету, когда он двигался. Гермиона вздрогнула, когда услышала всхлип, а потом еще один.
— На кого ты хотел бы так накричать? Возьми салфетку.
— Спасибо, — сдавлено ответил Том. — На миссис Коул, наверно. Она называла меня ненормальным. На отца, потому что он бросил меня и мою мать. И на нее, ведь она тоже как бы… Черт. Я так хотел убить его, и я бы точно сделал это. Я знаю, где его дом. Так странно, — сказал Том. В его голосе дрожала эмоция. — Я бы сделал это.
— Ты все еще хочешь?
— Нет, — со вздохом ответил он. — Это все равно ничего не изменит: ни мое прошлое, ни настоящее, ни будущее. Я сирота, а то, жив мой отец или нет, неважно.
— Но ты все равно злишься на него?
— Да. Мне обидно. Я представлял, что он заберет меня из приюта. Еще в детстве.
— И что ты сказал бы ему?
— Что ему нет оправдания. Что он просто мусор, который не заслуживал моей матери…
— Что еще?
Том резко наклонился вперед — ореол лампы частично осветил его силуэт — и закрыл лицо руками.
— Что я никогда не полюблю его.
Гермиона сглотнула. До дома они шли пешком, продираясь через непогоду, и совсем не говорили. Она и не знала, чего ей хотелось больше — оставить его в покое или, наоборот, вывести на более теплую эмоцию.
***
За завтраком первого сентября они доедали деньрожденческий торт Розы, который был таким большим, что со вчера осталось больше половины. С утра все пошло наперекосяк: по ступеньках вверх-вниз летали чемоданы, хватая парящие вещи, совы вылазили из клеток, а каша, как оказалось, подгорела, поэтому Рон варил ее заново.
— По-моему, есть торт перед кашей отвратительно, — сказал Том, не переставая скрести вилкой по пустой тарелке.
Гермиона нервно дергала ногой, и уже хотела что-то ответить, но Роза опередила ее:
— Ты можешь хоть десять минут не портить всем настроение?
— А ты можешь хоть десять минут не давить эту идиотскую улыбку?
— Ты сам решил, что не поедешь в этом году в Ильверморни, — вставил Хьюго и широко зевнул.
— Погодите, — вмешался Рон, постукивая ложкой по борту кастрюли. — Ты, Том, сейчас только и ищешь повод на кого-то наехать. Или, может, ты хочешь быть в центре внимания?
— Я только спросил, какого черта в этом доме едят сначала торт? Это был просто…
— Ты мог быть и вежливее, — сказала Гермиона и, устав от скрежета, забрала у Тома вилку. Все равно его тарелка была пуста. — Я очень устала, милый, изо дня в день слышать один негатив и оскорбления.
— Сейчас я никого не оскорблял.
— О, — с чувством сказала Роза, — я, например, не могу забыть, как ты назвал нашу семью.
— И ты не извинился, — добавил Хьюго и встал, чтобы заглянуть в кастрюлю с кашей. — И не поздравил Розу с днем рождения! Не бей лежачего, ага.
— Ага, — в тон ему ответила Роза, и они оба вышли из кухни.
Гермиона вернула Тому вилку, и он долго ковырялся в своей еде и кривился каждый раз перед тем, как глотнуть.
Вдруг Том резко подался вперед и закрыл нос ладонью. Сквозь пальцы потекла кровь и капнула на тарелку. Он соскочил со стула, чуть не упав, и вышел из кухни, все еще не отнимая руку от лица.
— Какая волшебная тишина, дорогая.
— Это ненадолго, дорогой, — ответила Гермиона и, посмотрев на кашу, положила себе еще кусок торта. Рон намазал тост джемом и с хрустом откусил.
Том не вернулся ни через пять минут, ни через десять, поэтому Гермиона пошла его проверить. Обычное кровотечение должно было уже остановиться.
В ванной комнате стоял ощутимый запах рвоты. Том опирался на ободок унитаза, пачкая его кровью. Он повернул к ней голову — глаза были красные от слез, слюна вязкими каплями тянулась от губ к подбородку.
— Ох, — сказал он, не прекращая дрожать.
Гермиона опустилась на колени рядом с ним и, переборов секундное сомнение, обняла за талию. Том продолжил плакать, но уже без слез. Истерически. Он дышал неровно, и после каждого вдоха тихо поскуливал, как побитое животное, пока не переходил на вой. Его плечи дергались, Том был не в состоянии их расправить или, наоборот, отпустить.
Он закашлялся и снова вырвал. Его затрясло.
Обычное носовое кровотечение уже должно было остановиться. Похоже, поэтому ее дети не ели кашу.
Она призвала «акцио» пакетик тех забастовочных конфет из магазина Рона и пропихнула ему в глотку кровоостанавливающую. Том замер на мгновение, а потом слишком резко навалился на нее всем телом. Всего на какой-то десяток секунд в ванной застыла вязкая, неестественная тишина, а потом он снова зарыдал, прерываясь на судорожные булькающие вздохи. Гермиона дотянулась до раковины и намочила салфетку теплой водой.
— Сейчас я вытру тебе лицо, ага? Милый?
Том закрыл глаза. Он вздрогнул, когда она коснулась салфеткой его щеки.
— Холодная?
— Нет.
— Голова не кружится?
— Только болит.
— Пойдешь поспишь?
— Да, — ответил Том и сморгнул две большие слезы. Он немного отстранился, а потом очень осторожно, почти не касаясь, обнял ее. На шее она почувствовала влагу с его ресниц и щек. — Я такой ужасный. Прости меня. Я не хочу тебя больше расстраивать и разочаровывать. Пожалуйста. Мне очень важно, чтобы ты не была разочарована.
— Я не разочарована, — через силу сказала Гермиона и обняла его немного крепче. Его футболка была мокрая, а кожа слишком теплая, но это не имело никакого значения. — Я горжусь тобой. Ты такой молодец, и ты правда стараешься.
Том снова заплакал, но бесшумно — прямо как раньше. Его слезы закатились ей под воротник рубашки.
— Я так устал, — сказал он со вздохом и разомкнул объятия.
У него припухло лицо. Гермиона, слыша, как стучало сердце, положила руку ему на щеку. Том прикрыл глаза и склонил голову к ее ладони.
— Я могу поклясться, что не оставлю тебя одного.
Он осторожно отстранился.
— А я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий, — Том поднялся и потянул ее за собой. Он немного помолчал, словно вспоминая. — …ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя. — На его лицо лег мягкий свет от лампы, и она увидела маленькие покраснения и царапины. Том умылся и продолжил: — …ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или чёрным.
Эти строчки подействовали на нее как заклинание — забрали тревогу, оставив только какую-то маленькую и хрупкую эмоцию, которой пока не было названия. Том присел на бортик ванной.
— То, что я ничего с собой не делаю, не значит, что я не хочу. Я рад, что это случилось. Правда рад. Наверно, стоит благодарить Хьюго.