Они молчали, и это молчание медленно, минута за минутой, принесло ей облегчение. Словно кто-то выдернул наконец-то колючку. За окном гремело, а тучи становились все темнее, отчего и комната заполнилась длинными тенями. Бархатцы на ее столе выглядели, как пятно краски на совершенно белом листе.
— Том, а ты когда-то раньше… — она запнулась, пытаясь подобрать слова, но Том и так все понял. Он отставил чашку на журнальный столик и сцепил пальцы в замок.
— Да. Пару раз. Я не хотел говорить об этом Франческе. Вы с Роном, когда возились со мной в тот, — Том зажмурился и выдохнул, как будто ему было сложно говорить это вслух, — период, наверно, просто не заметили. Я ж не дурак руки резать.
— А что ты дурак резать?
— Чуть ниже тазовой кости. Я специально выбирал, чтоб видно не было.
Почему-то она улыбнулась. Может, от того, что он просто этим с ней поделился.
— Это еще было, когда мы в прошлое мотались. Давно, короче. Сейчас, пока я тут, с тобой, мне легче. Я просто не хочу опять этим заниматься. Это больно и ноет потом несколько недель, если ничем не обработать. А смысл его обрабатывать, если, ну?..
Домой они шли пешком — Гермиона твердо решила добавить в жизнь Тома немного активности. Рядом с ней он брел медленно, но не жаловался.
— Смотри, в этой школе я училась до Хогвартса.
Том, кажется, о чем-то упорно думал и был совсем не готов поддержать разговор. Еще не темнело, но тяжелые тучи все так же давили на землю. Несмотря на это, она чувствовала легкость и — совсем немного — веселый азарт.
Гермиона подошла к закрытой калитке и, положив ладони на решетку, спросила:
— Ты когда-то лазил через забор?
— Я лазил под ним. В приюте кто-то сделал подкоп.
— Это совершенно другие ощущения, милый.
И, чтобы не дать себе времени на сомнения, в два движения перемахнула на другую сторону. Определенно, аврорский полигон с Гарри каждую неделю послужил хорошую службу.
— Чего стоишь? Хочешь нарваться на охранника или не любишь нарушать правила?
Том опасливо огляделся и осторожно залез наверх. Прыгать он не спешил.
— Тут два метра всего. Не расшибешься.
Он выдохнул и приземлился не настолько грациозно, как она. На территории школы было удручающе темно и слишком пусто. Том шел за ней, отставая на два шага.
— О, они вынесли старые парты, — сказала Гермиона. Она попробовала одну из них на прочность и залезла. С такой высоты даже обычная магловская школа казалась более волшебной, чем была на самом деле. — О, капитан, мой капитан!
Том склонил голову к плечу, а потом, фыркнув, отвернулся. Она перешагнула с одной парты на другую, покачнувшись.
— Из какой книги это?
— Это фильм такой, «Общество мертвых поэтов» называется, — ответила Гермиона. Том осмотрелся по сторонам и тоже залез на парту возле пристройки. Она подошла ближе, чтобы заглянуть на крышу, но ничего не разглядела. — А в фильм они это из стиха Уолта Уитмена взяли.
— Как все сложно! — сказал Том и, опершись руками на пристройку, попробовал подтянуться, потом пару раз подпрыгнул на месте, и парта с треском раскололась посередине. Он быстро соскочил на землю, путаясь в ногах, и Гермиона случайно успела разглядеть его лицо в этот момент — и тоже улыбнулась.
Том подал ей руку, и она спустилась. Перелезли обратно уже быстрее, но Том все равно застрял на заборе, рассказывая ей о своем единственном походе в кино еще в далеком 1941 году.
Легкость, которая коснулась ее еще на выходе из Министерства, так и сопровождала ее до самого конца дня.
***
— Я так устал, — сказал Том за обедом в субботу. Он, кажется, изо всех сил старался сдержать эмоцию. — Можно, я сегодня не пойду?..
— Ты уверен? — спросил Рон, и Гермиона уже знала, что он разрешит.
— Ты пойдешь.
— Но если Том не хочет, зачем его заставлять?
— А если в следующий раз он тоже не захочет? — грозно спросила Гермиона. Ей не нравилось спорить с Роном.
Том медленно положил в рот кусочек пирога и через силу его проглотил.
— Ладно, я пойду. Все нормально.
Когда он это говорил, то выглядел настолько несчастным, что Гермиона уже чуть не забрала свои слова обратно.
Обуваясь, он долго сидел с развязанными шнурками и смотрел в одну точку. Может, ему вправду нужен был небольшой отдых. Она вздохнула и перед выходом поправила воротник его свитера.
— Как ты провел это время? — спросила Франческа, и Том монотонно перечислял свой небольшой список дел за пару дней. Так Гермиона узнала, что за трое суток он посмотрел шесть сезонов «Офиса» и ему не понравилось. Потом, как выяснила Франческа, все же понравилось, и эта новость почему-то подняла Гермионе настроение.
— И мне все еще очень плохо, — сказал Том. — У меня как будто сжимается желудок. Мне ничего не помогает. Я так больше не могу.
Она подумала, что все же стоило оставить его дома. Если он сегодня заплачет, то она тоже не сможет сдержать слез.
— Во время терапии может становиться хуже, Том, — мягко сказала Франческа.
— Но как мне поможет знание того, почему мне плохо? Все равно я остаюсь ни с чем.
— Ты не думал, что ты слишком акцентируешь внимание на обладании этим ничем?
Том нахмурился и подпер голову рукой.
— Как этим можно обладать? Это же по сути ничего.
— А это ты мне скажи.
— Просто мне не дает покоя, что я не добьюсь этого. Да, возможно, бессмертие это как сублимация желания быть… любимым, — Том словно подавился на этом слове, но продолжил: — А вдруг бы меня отпустило? Ну даже если без этих политических переворотов жить вечно — прекрасно. Это бесконечное количество времени.
Гермиона в которой раз заметила, как изменилась его речь. Как она стала богаче, а тон спокойнее.
— То есть, ты думаешь, что обычного времени тебе может не хватить? Волшебники живут чуть ли не вдвое больше маглов.
— Не то чтобы не хватить… — протянул Том и сжал пальцами переносицу почти так же, как это делала Франческа. — Просто я не уверен, что за это время я успею найти то, что сделает меня по-настоящему живым.
Франческа хмыкнула, будто услышала именно то, что ожидала.
— Ты намеренно заменяешь слово «счастливым» и «любимым»?
— Да.
— Почему?
— Ну, это странно. Жить ради того, чтобы кто-то тебя полюбил. Унизительно. И я слишком жалкий, если хочу этого.
«Ты не жалкий!» — слишком громко подумала Гермиона и наклонилась вперед в кресле.
— Почему именно жалкий?
— Ну, словно я хочу этого. Хочу быть любимым.
— Что в этом плохого?
— Что для этого надо прилагать слишком много усилий. Заслуживать. А если ты оступился — то тебя разлюбили.
— Как оступился?
— Не знаю. Сорвался. Показал свой характер.
— Ты думаешь, что все близкие друг другу люди перестают любить по таким причинам?
Том горько хмыкнул.
— Меня никто и не начинал любить.
Франческа долго молчала.
— Похоже, — наконец начала она, — что ты всю жизнь бессознательно ищешь человека, который одобрил бы тебя и взял на себя часть ответственности.
— Похоже на то.
— Что ты чувствуешь от этого?
— Чувствую себя обманутым.
— Кем?
— Не знаю.
— Том, — строго сказала Франческа, — ты знаешь.
— О, прекрасно, — желчно выплюнул он. — Я и так миллион раз называл этих людей.
— Да, но ты не говорил, в чем они тебя обманули. Давай же.
— Мои родители, — с усилием сказал Том, — должны были обо мне заботиться. Но этого не случилось. Миссис Коул не должна была называть меня ненормальным, а Дамблдор не должен был видеть во мне абсолютное зло. Я так думал. Я не должен был в детстве видеть войну. Я не заслуживаю таких бесконечных испытаний. И, конечно, меня вправду обманули, чтобы забрать в эту реальность. Но жизнь это же не страна с радугой и пони, правда же? — Том наклонился вперед и закрыл лицо руками. Когда он поднял голову, то его щеки блестели от слез. — Тогда почему мне так больно и обидно? Чем я это все заслужил? Неужели я настолько ужасный человек?