Она читала, пока не услышала, как Том начал дышать глубже и реже. Так не хотелось будить его, поэтому Гермиона натянула плед к груди и, отложив книгу, тоже попробовала задремать.
Этот сон был поверхностным, но слишком спокойным, чтобы просыпаться. Том чихнул, и ей пришлось открыть глаза.
— Я давно уснул? — рассеянно спросил он, подняв голову от подушки.
— Спи.
— Я хочу тебя о кое-чем попросить, и мне немного страшно, — сказал Том очень серьезно. Гермиона погладила его по волосам, и он продолжил: — Ты мой самый близкий и дорогой человек. Правда. Я не вру.
— Я тебе верю.
Том все еще не отводил взгляд — тяжелый и уставший. Ей хотелось подтолкнуть его, чтобы потушить тот огонек предвкушения, бередивший душу.
— Можно я буду называть тебя мамой? Пожалуйста. Только когда мы наедине. Это для меня очень важно.
У нее не было слов, и Том сильно напрягся в ее объятиях. Он громко сглотнул. Похоже, пару слезинок упали ей на шею.
— Можно, конечно можно.
— Спасибо, — сдавленно ответил он. — Мне это было очень нужно, и я так боялся, что ты мне откажешь, потому что это слишком глупо.
В груди гупало сердце. Только она никак не могла понять — его это сердце или ее собственное.
— Это не глупо. — Она запнулась, чувствуя, что дрожит. — Я очень люблю тебя.
Том дернулся и заплакал.
— Я всю жизнь мечтал о таком человеке, как ты. Спасибо, что ты… рядом. Я не мог представить, каково это.
Она коротко поцеловала его в волосы.
— Мам?
Гермиона едва расслышала его голос.
— Да?
— Я тоже тебя очень люблю. Спасибо. Ты очень важна для меня.
Он, похоже, тоже дрожал, и она плотнее укутала его в плед.
— Давай поспим тут, ага?
— Ага.
Утром она проснулась от звука на кухне. Затекла правая рука, и Гермиона подняла ее вверх. Тома рядом не было — от этого Гермиона почувствовала небольшой укол сожаления. Настолько крошечный, что при желании его можно откинуть, как мишуру, но она не хотела этого делать.
— Я опять выгуливал собаку, когда Макс видел десятый сон, — сказал ей Том, как только она зашла на кухню. Было еще темно, но счет она не включила. — Ты будешь чай?
— Ага.
Он медленно встал, оттолкнувшись ладонью от стола. Его движения — удивительно точные, но не резкие — вызвали улыбку. Как будто теперь он прилагал немного меньше усилия, чтобы жить.
Гермиона наблюдала за ним сквозь пар от горячего имбирного чая. Она не очень любила имбирь, но совсем не хотела об этом говорить.
— Чем вы будете заниматься, когда откроется университет?
— Надо будет найти профессоров, здание, разработать учебные планы и договориться с международной конференцией магов, чтобы наш диплом имел вес в других странах.
Том подтянул под себя ноги, и Гермиона все же решилась спросить:
— А ты чем хочешь заниматься?
— Хоть я и не создавал крестражей, но было такое чувство, что моя душа расколота, а сейчас она соединяется, — ответил он и тонко улыбнулся, как будто знал, что она имела в виду совсем другое. — Я хочу стать наконец-то целым. И, наверно, счастливым.
В груди горела яркая и спокойная, как река, эмоция, которой она никак не могла придумать название.
Намного позже из своей комнаты вышел Макс.
— Похоже, ты всю ночь гонялся за джарви по лесу вместо того, чтобы спать, — сказал Том. Он стоял перед зеркалом в коридоре и тщетно старался уложить отросшие волосы.
— Очень смешно, Том.
— Посмотри на себя в зеркало и поймешь, что я не шучу.
Макс тихо посвистел — на свист прибежал Юксаре с тростью в зубах. Он молча перехватил ее и прошел на кухню. Закружились карты, схемы и чертежи, а после замерли в воздухе над столом.
— Я какое-то время изучал патронус и то, как он следует к адресату. Смотрите. — Он указал пальцем на деталь в чертеже пульта. — В «Путешествиях…» Чемберз пишет, что для перехода в другой мир тебя должно что-то тянуть. Быть какой-то крючок. Наш пульт зацеплен за время, подобно маховику, и за точку в пространстве, подобно аппарации.
Они сели по обе стороны стола. Том перетянул на себя чертеж, сильно хмурясь.
— Зацепка пульта — не пространство, — просто сказал он, — а люди. Разные вариации одних и тех же людей, которые могут оказываться в совершенно разных мирах. Потому что все пошло от нашего мира, основного, то есть начиналось с одних и тех же людей. И они меняли все вокруг себя.
Гермиона почувствовала что-то торжественное и желанное от того, что Том назвал их мир и своим тоже.
— Да, — с жаром согласился Макс. — Крючок патронуса — тоже люди. Если добавить калибр времени, как тут, смотрите. — Он достал из-за уха карандаш и широким росчерком написал формулу из маховика, а потом подставил ее к патронусу. — То получается…
Гермиона выхватила у него из рук бумагу.
— Получается, что такие патронусы могут следовать в другие миры! — сказала она. — Как ты до этого додумался?
— Хотел быть полезным, — слишком просто ответил Макс. Она слишком хорошо помнила все те дни, когда он уходил позже нее или засиживался над старыми диссертациями. — Главное, чтобы оно работало.
Ей понадобилась вся своя выдержка, чтобы не наговорить ему лишних и ненужных слов. На языке вогко каталось «А я же говорила!» или другие слишком похожие фразы.
— Оно будет работать.
Макс резко рухнул на стул, сильно хмурясь. Тусклый утренний свет добавлял даже такому неприметному человеку новые пересветы черт лица.
— Попробуй, — сказал Том, но спустя мгновение что-то понял: — Ты тоже не можешь вызвать патронус?
Ей надоело смотреть на печальное лицо Макса — вместе с ним чувствовать это бесконечное давящее сожаление, и она взмахнула палочкой, повторяя движение из новой формулы. Появилась прозрачная выдра и, услышав короткую инструкцию, выплыла в окно.
Они все затаили дыхание. Какое-то время ничего не происходило, а потом примчался терьер Рона.
— Не могу поверить, что эта формула сработала!
Она слишком громко выдохнула от звука его голоса и наконец поняла, что ничего конкретно не представляла — просто мельком вспомнила про семью. Словно была счастлива все время. Эта мысль ей понравилась.
Макс чуть не свалился со стула.
— И каково это? — легко спросил Том.
— Каково что?
— Сделать то, о чем ты мечтал.
Он долго молчал, и за это время его лицо как будто приобрело новые — светлые — черты. Гермиона не озвучила и так очевидные вещи — теперь они могли не делать переключения, чтобы передать информацию.
— А еще мы можем нанимать людей в наш отдел из любого мира, — добавил Макс как бы между прочим. Он провел ладонью по столу, задевая солнечные ленты. Потом взял трость за набалдашник и замер, словно очень хотел что-то попробовать, но — это было в едва заметной дрожи в пальцах — очень боялся. — Какое счастливое воспоминание? Может, если я представляю сегодняшний день…
— Нет, — жестко оборвал его Том. Он встал, упираюсь руками в стол, и продолжил очень вдохновленно, как будто чужая радость забрала его печаль: — Представь не сегодня, а завтра и послезавтра, следующие дни, которые будут еще лучше этого. Ты изобрел то, о чем даже нельзя было и думать, и хочешь представлять только сегодня? Сегодня всегда с горечью вчера, а вот завтра… завтра.
Макс разжал пальцы на трости и прислонил ее к стене.
— А ты сам что представляешь?
Сквозь витражные окна кухни преломлялся не такой яркий, но мягкий утренний рассвет, рассыпаясь разноцветными зайчиками на их лицах. Гермиона провела ладонью по щеке, гадая, так же красиво это выглядит на ней, как на других.
— Я не могу вызвать патронус, — просто ответил Том. — И не буду пока даже пытаться, потому что сейчас у меня намного больше счастливых воспоминаний, но, если что, я не хочу знать, что они недостаточно… Что есть еще какое-то мерило счастья. Нет, я не буду этого делать. И знать не хочу, какой мой патронус.