— Может, мне тоже не стоит этого делать, — сказал Макс и потер щеку, как будто знал, что там отразился осколок витражного стекла.
Том внимательно на него посмотрел, щурясь от солнца.
— Ты меня и себя не сравнивай. Ты только что — подумать только! — совершил научный прорыв. — В его голосе слышалось больше жизни, чем за все время до этого. Он помолчал и уже с меньшим энтузиазмом продолжил: — А у меня в мозг не поступает нужное количество эндорфина, и даже только поэтому патронус для меня — тема закрытая.
— Раньше я представлял…
— Счастливые воспоминания — они разные, — вмешалась Гермиона. — Нет двух равных по силе и смыслу. Главное не то, что случилось, а что ты от этого чувствуешь.
Макс зажмурился. Он стукнул тростью об пол и, потянув за набалдашник, достал свою палочку, что обычно была скрыта от чужих глаз. Гермиона вспомнила: 18 дюймов, английский дуб — хороший для хороших и плохих времен — и сердечная жила дракона.
Он сотворил заклинание — и появилась прозрачная дворняга. Похоже, это был Монарх — его пес, которого загрызли хрупы. Макс наконец открыл глаза и улыбнулся патронусу.
***
Длинные качающиеся тени тянулись от зашторенных окон к двери, цепляя другие, менее плотные тени от мебели. Том сидел в кресле и выглядел напряженным, почти уставшим. Она бы тоже устала, если бы полночи просыпалась от кошмаров.
Том положил руки на подлокотники и склонил голову к плечу, разминая шею.
— Сегодня ночью мне приснился сон, — сказал он. — Каждый раз, когда я снова засыпал, он продолжался.
Франческа взяла свой блокнот и, что-то записав, спросила:
— Можешь описать его? Только, Том, чтобы лучше понять свои эмоции, рассказывай в реальном времени. Обычно это имеет больший эффект.
Он уперся затылком в спинку кресла и закрыл глаза.
— Я падаю, нет, плыву в быстротекущей реке, — сказал Том с расстановкой, и Гермиона невольно представила его сон. — Мне холодно — мокрая одежда неприятно липнет. И страшно, потому что я подсознательно знаю — на берегу, в джунглях, кто-то опасный. И с каждой секундой мне становится все страшнее. Может, я понимаю, что это сон, но не могу проснуться. Передо мной оказываются большие черные кошки — пантеры, может, я не знаю. Я не могу остановиться, и течение несет меня прямо на них. Я безоружен. — Тут Том резко вдохнул и со свистом выдохнул. — Потом я разрываю им пасти так, чтобы они умирали. Мне все еще очень страшно, вода холодная и как будто настоящая, и я просыпаюсь.
Он поддался вперед в кресле, сцепив руки в замок, и его тень качнулась по темному полу вместе с ним.
— Был только страх? — спросила Франческа. Том открыл глаза и вздрогнул.
— Да. Я как будто умер, оставаясь в сознании.
— С чем у тебя ассоциируются кошки?
Том обнял себя руками, словно ему было холодно. Он надавил пальцами на переносицу, не прекращая хмурить черные брови.
— Я как-то сказал, что сейчас ищу черную кошку в черной комнате, но теперь знаю, что она там есть.
— То есть, кошки — это твоя депрессия?
От этого вопроса он снова шумно выдохнул.
— Может быть, — сказал Том с сомнением. Потом добавил: — Или просто мои какие-то деструктивные мысли. Что-то плохое.
Гермиона никогда не запоминала свои сны, но такой, она знала, точно бы не забыла. Тому и раньше снились кошмары, но до этого он никогда не говорил о них с Франческой.
— И ты чувствуешь страх, но все равно убиваешь их?..
— Разрываю им пасти, да.
— Ты знаешь, что рекой чаще всего в нашем сознании предстает линия жизни? Это наиболее точная метафора. Как думаешь, твоя река — это жизнь, а кошки — это препятствия?
Том молчал, а его силуэт терялся в полутонах кабинета. Гермиона не чувствовала нужды, как в тот раз, зажигать магические фонарики — они бы ничем не помогли. Она и так могла представить лицо Тома так же четко, как видела свое каждое утро в зеркале.
— Тогда почему мне страшно? — спросил больше устало, чем заинтересованно.
Франческа улыбнулась:
— А тебе не страшно в реальности сталкиваться со своим прошлым?
— Страшно, конечно.
— Твой сон говорит: «Мне страшно справляться, но, чтобы продолжать жить, я все равно это делаю и побеждаю кошек, которые меня угнетают». — Франческа сняла очки и сжала переносицу пальцами. — Твоя терапия еще не заканчивается, Том, но ты уже проделал большую и очень сложную работу. И, кстати, ты думал, почему тебе страшно?
— Я боюсь не справиться, — легко ответил Том. — Боюсь, что ничего не выйдет.
— Ты можешь бояться, но я бы посоветовала тебе взвесить аргументы в пользу того, что получится. Уже получается.
Том кивнул и положил ладонь на шею в жесте, слишком похожем на ее собственный. Она, в отличие от Тома, видела ощутимую разницу, но в тот же момент поняла, что не станет это озвучивать. Ему нужно было дойти до этого самостоятельно. Гермиона покрутила вокруг запястья ремешок часов. Время сеанса подошло к концу.
***
Гермиона переставила вазон с цветами со сквозняка на другой конец стола. Она на ходу провела ладонью по дереву и снова села в кресло. На диване не спал Юксаре — Макс взял три дня выходных. Без них в кабинете было немного пусто, но и это «пусто» стиралось от знания, что скоро все вернется на свои места. С тем только изменением, что теперь у Макса будет больше причин любить место, где он работал.
Цветочные бутоны почти закрылись — близился вечер, и им, похоже, не хватало света. Она любила букеты больше, чем вазоны в горшках. Как-то Рон сказал, что лучше успеть сорвать цветок прежде, чем он завянет.
Гермиона сложила документы в папку, которую обычно забирала домой. Птица замолотила в окно, подобно резкому порыву ветра, и она обернулась.
Потом, разворачивая письмо от Розы и Хьюго, ее затопило привычное чувство — яркое, как луч солнца, и такое же теплое.
«Мама!» — прочитала она крупный почерк Розы, а потом, на строку ниже, «Дорогая мама» от Хьюго.
Они писали, что, хоть и упоминали это в прошлых письмах, еще раз раскаивались в своей шутке над Томом. «Он не так плох, как мы думали», — почерком Хьюго, и еще строчка: «Совсем неплох» уже рукой Розы.
«Ты знала, что можно смотреть фильмы через омут памяти? Если вылить туда воспоминание, как ты смотришь фильм. Том отправил нам «Все о моей матери» — Хьюго рыдал, как девчонка! — а от «Омерзительной восьмерки» Малфоя вывернуло».
Гермиона фыркнула, стараясь скрыть смех, хоть и никого, кроме нее, в кабинете не было. Интересно, где они взяли омут памяти? Она дочитала письмо и, потрусив конверт, вытащила оттуда две колдографии. На первой Хьюго, жмурясь, положил себе в рот конфету из магазина вредилок. Какое-то время ничего не происходило, а потом он хлопнулся в обморок, а Роза, появившись в кадре, быстро вложила ему в рот противоядие. Колдофото закончилось на том, как они показали знак «виктори» в камеру и улыбались.
На втором было изображено, как младший Малфой блевал в вазочку из-под конфет и, похоже — если она верно прочитала по губам, — что-то говорил про кровожадных маглов.
Она отложила конверт в сторону, а потом, спохватившись, закинула в сумочку, чтобы дома показать Рону. Гермиона встала, ощущая как никогда ярко это мгновение. В груди плясали смешинки, согревая предвкушением дома. Она обернулась, чтобы снова взглянуть на цветы — красные розы, — и без тоски заметила, как их бутоны закрылись.
В потолок упирались книжные стеллажи — не давили на нее всей величественностью знаний, а просто заполняли отведенное им место в комнате. Гермиона вспомнила, как ходила с Томом в библиотеку, как пыль танцевала на свету, а она пыталась тогда втолковать ему какие-то простые истины.
«Мы просрочили книги на четыре месяца!» — подумала Гермиона, совершенно не чувствуя сожаления. Она повернула ручку зеленой двери и вышла в коридор.