За время отсутствия Аддиса дело дошло до прямого восстания, которое возглавил друг его отца — Томас Ланкастер. Четыре года назад Томас потерпел поражение и был казнен, а пятно предательства тенью легло на доброе имя Патрика де Валенс, что значительно облегчило задачу Саймону после внезапной смерти Патрика.
У Аддиса непроизвольно сжались челюсти. Они все умерли, пока его не было: отец, Клер, Бернард, Эдит. Даже двоюродный брат Эймер, граф Пемброк, и тот два года назад погиб от рук людей, связанных с кланом Деспенсеров. Остался один только Рэймонд, которому удалось отстоять Дарвентон. Когда Саймон заявил о своих правах на поместье, Рэймонд ответил, что земли принадлежали не Патрику, а Аддису, а до него — Бернарду Оррику. Он настоял на том, что после смерти Аддиса Оррики должны сохранить земли для Брайана.
Взгляд Аддиса вновь остановился на отдыхающей внизу женщине. Нет, он не совсем прав: Рэймонд не единственный, кто выжил.
— Насколько я помню, она хорошо поет, — в памяти возник расплывчатый образ пухлой девчонки, чье волшебное пение многих завораживало.
— Поет, да только не для меня, — пробормотал Рэймонд вполголоса.
Приподняв бровь, Аддис едва удержался от того, чтобы не рассмеяться. Странное желание — смеяться в его положении.
— Она плетет корзины, — продолжал Рэймонд. — Говорят, что лучше нее этого никто не делает, — он пожал плечами, желая сказать, что сам не видел, а лишь передает услышанное мнение. — Теперь, после твоего возвращения, когда за мальчишкой ухаживать больше не надо, она, скорее всего, захочет уйти. Она как-то упоминала, что хочет продать дом и землю, чтобы скопить хоть что-то на приданое.
— Она до сих пор не замужем?
— Была дважды. Первый брак устроил мой отец. Так, человек со стороны, даже из знатных. Он умер сразу после свадебного пира. Второй был помоложе и протянул целый месяц, — его лицо исказилось в ухмылке. — Ее прозвали вдовой-девственницей. После того, что произошло с двумя мужьями, больше никто, насколько мне известно, в жены ее не звал.
— Думают, что она их убила?
— Нет. Скорее считают, что от вида ее обнаженного тела у них останавливались сердца. Она очень… — не договорив, он сделал рукой красноречивый плавный жест.
Аддис взглянул на скрытые сорочкой выпуклости. Действительно, она — «очень». Сколько ей было, лет пятнадцать, когда он уезжал? Он не мог припомнить, чтобы в те времена она чем-то его привлекала.
Мойра шевельнулась, она открыла глаза и растерянно огляделась по сторонам, затем поднялась, подошла к камину и остановилась, сложив руки на груди и глядя на огонь. Под колышущейся тканью угадывались тонкая талия, крутой изгиб бедер и длинные стройные ноги. Он заставил ее долго ждать, пока разговаривал с Рэймондом и выяснял подробности всего наихудшего, с чем ему еще придется столкнуться. Раздосадовано всплеснув руками, Мойра вновь уселась в кресло.
— Пусть вилланам и вольным жителям сообщат, что завтра под старым деревом я устраиваю заседание суда, — сказал Аддис, поворачиваясь к лестнице. — Скольких мужчин ты можешь оставить при мне сейчас?
— Тех шестерых, что прибыли со мной, и позже пришлю еще шестерых, но если Саймон пронюхает, что ты здесь, и решится выступить против тебя, этого будет недостаточно. И еще я пришлю кое-какую одежду, чтобы ты не был похож на варвара, когда встретишься со своими людьми.
«Со своими людьми». Те несколько сотен человек, которые по-прежнему верны ему на крошечном клочке земли, оставшемся от огромных владений, принадлежавших ему по праву наследия.
Он знал, каких действий от него ждут, знал, чего требует честь семьи, и знал, чего боится его сводный брат Саймон, готовый в любую минуту выступить против него. Между тем, сам Аддис чувствовал, что у него не осталось никаких желаний. Он ощущал лишь невероятную усталость, да еще горечь от того, что старый мир не захотел дождаться его возвращения. Он надеялся, что как только переступит порог семейного замка в Барроуборо, воспоминания о кошмарных годах, проведенных в балтийских землях, исчезнут, словно страшный сон. Ему понадобится вся сила воли только для того, чтобы не лишиться жалких остатков былого могущества, не говоря уже о том, чтобы предпринять попытку отвоевать утраченное.
Он наконец подошел к Мойре, ощущая раздражение и недовольство тем положением вещей, которое уготовила ему судьба. Она видела, что Аддис приближается, но не поднялась с кресла. Возможно, в ее намерения и не входило раздражать его еще больше, однако злость его внезапно усилилась. Положение ее матери в усадьбе Бернарда и ее собственное при Клер, вероятно, сослужило ей хорошую службу и помогло приобрести манеры светской дамы; но при всем этом она — не свободная женщина и никогда не должна забывать, где ее место, — во всяком случае, совсем не в кресле лорда, в котором она так бесцеремонно развалилась!
Аддиса захлестнуло дикое желание схватить ее за каштановые локоны и силой заставить опуститься перед ним на колени. Руку, уже было потянувшуюся к волосам, остановило только воспоминание о том, как его самого однажды вынудили встать на колени. Он обуздал вспышку гнева, а внутренний голос язвительно заметил, что причина раздражения — отнюдь не в ее поведении, а во всех прочих событиях и оскорблениях, унижающих его личность и статус.
Их взгляды встретились, и Аддис отметил про себя, что она не отвернулась, как делали большинство женщин, чтобы не видеть его обезображенного лица. Даже в ее доме, при первой встрече, дыхание Мойры перехватило от потрясения, вызванного узнаванием, а не отвращением. За все это время он уже успел привыкнуть к тактичным взглядам, которые устремлялись подчеркнуто поверх головы или над плечом, или опускались долу, привык к проституткам, требовавшим лишнюю монетку. И потому, когда она не отвернулась там, в хижине, это стало для него неожиданностью; сейчас же — из-за настроения, в котором он пребывал, — этот взгляд показался ему вызывающе дерзким.
Он многозначительно посмотрел на кресло. Смешавшись, она тут же вскочила на ноги.
— Вы велели мне ждать здесь вашего прибытия, — пояснила она. — С тех пор прошло несколько часов, а тростник на полу грязный.
Что правда, то правда — грязь царила всюду. Без лорда или леди, которые присматривали бы за ними, слуги стали совершенно неряшливыми. Первое, что он приказал, прибыв в поместье, — это вычистить и вылизать все до блеска, и прислуга сейчас копошилась, выполняя повеление лорда.
Он медленно опустился в кресло, а она осталась стоять перед ним, снова скрестив руки на груди, словно стремясь скрыть ее от посторонних взглядов.
— Ты останешься здесь на несколько дней, пока мальчик не привыкнет ко мне, — заявил он.
Она прикусила щеки, и на них образовались ямочки. Его приказной тон ей явно не понравился. Впрочем, сейчас, когда впечатление от поведанных Рэймондом историй все еще довлело над ним, ему было наплевать.
— Если это пойдет Брайану на пользу, я, наверное, могла бы оказать помощь, однако мой дом расположен не так далеко.
— Ты останешься здесь.
— Хорошо, я соглашусь, но только на несколько дней.
Рэймонд говорил правду, рассказывая о ее свободолюбии. Конечно, он в определенном долгу перед ней за то, что она сберегла Брайана, но все-таки лучше сразу поставить ее на место.
— Твоего согласия и не требуется. Ты останешься потому, что я так сказал, и пробудешь здесь ровно столько, сколько мне будет нужно. Когда же я решу, что необходимости в твоем присутствии здесь больше нет, ты сможешь вернуться домой.
Кровь прихлынула к ее лицу.
— Вы много лет провели вдали от дома, поэтому вам простительны ошибки. Очевидно, вам никто не сказал о том, что я теперь — фригольдер.[2] Дом и надел принадлежат мне.