— Долго ждала? — спрашивает он, снимая через голову кожаную сумку и вешая ее на спинку стула. — Прости. Мой урок закончился в 15:00.
— Нет. Не совсем. Я пока наслаждалась видом, — говорю я, поднимая свой альбом для рисования.
Он смеется и поворачивается назад, оглядывая толпу, пока не видит женщину в очереди и не машет ей рукой.
— Это Надежда, женщина, с которой я хотел тебя познакомить. Я сейчас вернусь.
Он оставляет свои вещи на столе и направляется к стойке, чтобы поздороваться с Надеждой. Он наклоняется, чтобы обнять ее, знакомое приветствие, разделяемое ими обоими. Меня сразу привлекают цвета, которые она носит. В пасмурный, холодный день в Нью-Йорке почти все одеты в черное и серое. Ее ярко-синий свитер и темно-синие брюки легко выделяются на фоне ярко-пурпурного платка, который позволяет увидеть несколько дюймов ее темных волос у линии роста. Ее помада идеально подходит — на тон или два темнее, чем ее шарф. В ее глазах вспыхивают искорки, когда она смеется над чем-то, что говорит Мэтью, прежде чем они делают шаг вперед, чтобы заказать кофе.
Я нервничаю, когда они направляются ко мне со своими напитками, нервничаю, что буду показывать ей свои эскизы и рассказывать о концепции моей текущей серии после того, что произошло в пятницу, но ее улыбка заразительна, широкая улыбка, которую я немедленно возвращаю, когда они подходят к столу.
— Ты, должно быть, Элизабет. Привет! Рада с тобой познакомиться.
— Привет! Да. Я так благодарна, что ты смогла встретиться со мной сегодня, — говорю я, вскакивая на ноги, чтобы протянуть и пожать ей руку.
— Что я могу сказать? Мне невозможно отказать, — поддразнивает Мэтью.
Надежда смеется и игриво закатывает глаза, глядя на меня.
— Вот, садитесь, — говорю я, отодвигая свои вещи в сторону, чтобы у них было место поставить свои напитки.
В кафе тесновато, особенно в послеполуденный час пик. В итоге мы теснимся друг к другу, и я слушаю, как они перебрасываются друг с другом шутками, такими легкими и беззаботными, что я не могу удержаться от улыбки.
— Они все еще заставляют тебя преподавать на тех курсах для первокурсников? — спрашивает Надежда.
Мэтью подмигивает.
— Кто-то должен это делать. Это не так уж плохо. Они все такие же тихие сидят с широко раскрытыми, удивленными глазами.
Она смеется и кивает.
— Где ты сейчас у Штейна? — спрашивает он. — Все еще в Верхнем Вест-Сайде?
— Я была там, но на самом деле я направляюсь во Францию через несколько недель, чтобы стать заместителем директора в парижской галерее.
— Ты серьезно? — я спрашиваю об этом с отвисшей челюстью. — Я правильно расслышала? Ты работаешь в «Стейн»?
Галерея, названная так в честь американской писательницы Гертруды Стейн, была неотъемлемой частью художественного сообщества с начала 1900-х годов. Большинство людей этого не осознают, но Гертруда Стейн большую часть своей жизни была увлеченным коллекционером произведений искусства в Париже. Она помогла начать карьеру Матисса и Пикассо, и она была одним из первых защитников кубизма — еще тогда, когда большинство критиков абсолютно ненавидели авангардное искусство.
Я, конечно, заявила обо всем этом вслух, практически заикаясь от волнения.
Надежда, к ее чести, даже не выглядит слегка смущенной моей неуклюжей неловкостью.
— Я тоже все еще щиплю себя, пытаясь поверить. Это отличная галерея, — говорит она, изо всех сил стараясь, чтобы я не чувствовала себя дурочкой.
— Как ты это сделала? Когда ты это сделала? Кто…? — я качаю головой, когда мои вопросы громоздятся один на другой.
Мэтью смеется и похлопывает меня по руке.
— Элизабет — художница, ищущая представления.
— О, правда? С какими техниками ты в основном работаешь?
— Пастель, уголь и акриловые краски. Мне также нравится накладывать слои и наращивать холст. Хотя пастельные тона — моя фишка.
Если ей скучно, она этого не показывает, и это большое облегчение.
— У тебя есть какие-нибудь твои работы с...
— Да, — говорю я, бросаясь в бой абсолютно без колебаний.
Я достаю несколько эскизов, которые принесла с собой, те, которые собиралась показать Мэтью, и она внимательно изучает их, не торопясь.
— Я понимаю, к чему ты клонишь, — говорит она мне, просматривая их. — Твой выбор цвета почти напоминает Матисса, что поначалу довольно хорошо, потому что в нем все еще есть остатки классической композиции.
— Да! — я с энтузиазмом киваю. — Вот именно! Постимпрессионисты, такие как Матисс, отходили от популярной художественной культуры своего времени, и я как бы переворачиваю это с ног на голову с помощью этой серии, извлекая знаменитые направления кубизма и фовизма и перенося их в 17 век с детальным изучением картин голландского барокко, таких как «Банкетный натюрморт».
— Разве эта картина не принадлежит твоему брату? — спрашивает она Мэтью.
Он кивает, потягивая кофе.
Она восторженно мурлычет, кивая головой.
— Мне это нравится, Элизабет. Думаю, для начала это очень хорошо. Будут ли твои последние работы немного больше, чем эти?
— Я надеюсь, что нет. Я хочу, чтобы они оставались доступными, если не по цене, то, по крайней мере, по размеру. Я хочу, чтобы коллекционеры могли легко выставлять их в комнате, будь то на книжной полке или консоли, без необходимости очищать всю стену.
— Хорошо. Но думаю, ты ошиблась с размером.
Мэтью встречается со мной взглядом, а затем небрежно касается моего колена рукой под столом. Я и не подозревала, что так сильно дергаю ногами, и сразу же останавливаюсь. Он убирает руку и снова сосредотачивает свое внимание на Надежде.
— Так ты собираешься помочь бедной девочке или нет? — спрашивает он с обаятельной улыбкой.
Надежда смеется и откидывается назад, раскладывая мои рисунки на столе.
— Я не удивлена, что ее до сих пор не забрали. Нет, не смотри так угрюмо. Вы уже должны знать, что искусство продается не потому, что оно хорошее, а потому, что рынок считает его хорошим. Я действительно думаю, что в Бруклине есть несколько галерей, которые были бы заинтересованы в этой коллекции, но я не буду указывать тебе в этом направлении, потому что я сама достаточно заинтригована ими.
Я растерянно моргаю, пытаясь понять, к чему именно она клонит.
— Я уезжаю в Париж только в следующем месяце, но когда я это сделаю, я хотела бы показать завершенную серию главному тамошнему галеристу. — Когда я не сразу отвечаю — видимо, из-за нехватки мозговых клеток, — она смеется и продолжает: — В общем, я спрашиваю, не могла бы ты подготовить мне небольшую серию в течение следующих нескольких недель?
— Да!
Я, конечно, согласна, не совсем понимая, что это будет означать. Серия, говорит она мне, должна состоять по крайней мере из пятнадцати произведений — пятнадцати произведений искусства, настолько замечательных, что они сразу же должны поразить парижан.
Мы заканчиваем в кафе и выходим на улицу. Я обмениваюсь контактной информацией с Надеждой, и мы планируем, когда я свяжусь с ней в следующий раз, затем она направляется на юг по тротуару, оставляя меня рядом с Мэтью.
Я поворачиваюсь к нему, и он сияет. Я лучезарно улыбаюсь ему в ответ, совершенно не находя слов.
— Честно говоря, я не думал, что это сработает так хорошо, — говорит он со смехом. — Ты у меня в долгу
— Да! Что угодно! Чего ты хочешь?
Он качает головой.
— Нет, я шучу. Ты мне ничего не должна. Что нам теперь делать? Праздновать?
— Ты с ума сошел? Абсолютно нет. У нас нет времени. Мне нужно сходить в магазин художественных принадлежностей.