В конце концов, не похоже, чтобы Уолт был так уж заинтересован во мне до вчерашнего вечера. На самом деле, как раз наоборот.
Если бы он действительно хотел меня, если бы он чувствовал то, что чувствую я, — я прижимаю руку к дрожащему подбородку, — ему было бы наплевать на то, насколько сложны обстоятельства.
Я, наконец, сбрасываю с себя одеяло, как только искушение выпить кофе становится слишком сильным, чтобы его игнорировать. Я опускаю взгляд и подумываю о том, чтобы снять пижаму, прежде чем выскользнуть из своей комнаты, но в данный момент я придерживаюсь принципа невмешательства в жизнь. Вчерашнее шикарное красное бальное платье — то самое, которое издевается надо мной, когда висит на дверце моего шкафа, — не преуспело в том, чтобы соблазнить его прошлой ночью, так что какой смысл красиво одеваться сегодня?
У своей двери я хватаюсь за ручку и замираю, ненавидя себя за то, какой нервной я стала, какой глупой я себя чувствую. Я прожила с ним в этой квартире несколько недель и прекрасно выжила. Сегодняшний день не должен быть другим.
С новообретенной уверенностью я рывком открываю дверь и, не пытаясь приглушить свои шаги, направляюсь на кухню.
Там я нахожу накрытую тарелку с сопроводительной запиской, в которой ничего не сказано, кроме моего имени. Мое имя, написанное почерком Уолта. Я беру ее осторожно, как будто держу старую фотографию, которую не хочу запятнать.
Затем, снимая крышку с тарелки, я вижу, что он оставил мне завтрак: яичницу-болтунью, сосиски, нарезанные фрукты.
Это доброта, к которой я не совсем готова. Я беру его записку, вытаскиваю мусорное ведро и бросаю ее внутрь. Я быстро ем и нахожу мимолетное облегчение, уничтожая его аккуратно разложенную еду своей вилкой.
Я почти закончила, когда он заходит на кухню в черных спортивных штанах с низкой посадкой и мягкой серой футболке. Его волосы восхитительно растрепаны. Его подбородок не мешало бы побрить. Я клянусь, что у него есть намек на тени под глазами, которых обычно нет, но я не смотрю на него достаточно долго, чтобы убедиться.
У меня есть мгновение, чтобы решить, какой путь выбрать в отношении того, как я отношусь к нему, и я разочаровываюсь в себе, когда иду по низкому пути, предпочитая притворяться, будто его даже не существует.
Я выкидываю остатки своего завтрака в мусорное ведро, затем поворачиваюсь, чтобы ополоснуть тарелку, пока он обходит меня, чтобы набрать воды.
— Доброе утро, — говорит Уолт скрипучим голосом.
— Доброе.
С этого момента зарождающийся разговор увядает. Воцаряется тишина, и я начинаю нервничать от беспокойства.
Я бы сбежала, но я еще не сварила свой кофе, а обещание чашки крепкого кофе было единственным, что заставило меня встать с постели в первую очередь.
Я подхожу, чтобы взять кружку и поставить ее под кофеварку для эспрессо. Затем я стою лицом к ней, пока она с жужжанием оживает. Чтобы размолоть зерна эспрессо и нагреть воду, всегда требуется время, поэтому я разминаю затекшую спину, готовясь к целому дню перед мольбертом. Я поворачиваюсь туда-сюда, а потом замираю, когда обнаруживаю, что Уолт наблюдает за мной с другой стороны стола.
Я немедленно опускаю руки обратно по бокам. Мой пижамный топ возвращается на место. Я краснею и отворачиваюсь.
— Не хотела бы ты продолжить наш вчерашний разговор? — внезапно спрашивает он.
Мой позвоночник выпрямляется.
О, теперь он хочет поговорить? Теперь, после того, что он сделал прошлой ночью?
— Нет. Думаю, мы сказали все, что нужно было сказать, тебе не кажется?
— Правильно. — Я оглядываюсь и вижу, как он оттолкнулся от стола и отступил назад. — Тогда я буду в своем кабинете.
Я смотрю, как он уходит, засунув одну руку в карман спортивных штанов, другой потирая затылок, как будто он расстроен.
Добро пожаловать в клуб, приятель!
Мы все такие!
Я без устали работаю в библиотеке весь день, радуясь, что у меня так много работы, которая отвлекает меня. Из кабинета Уолта доносится музыка, но я не возражаю. На самом деле, несколько песен без лирики мне действительно нравятся. Я бы почти забыла, что он дома, если бы не недавно появившийся у него кашель. Сначала я почти думаю, что он делает это нарочно, немного психологической войны, но к утру воскресенья его кашель зажил своей собственной жизнью.
— Ты болен, — говорю я ему с порога его кабинета.
Он сидит за своим столом в другом спортивном костюме, чем накануне. Штаны серые, а его футболка белая. Тени под его глазами темнее, чем вчера. Держу пари, он не сомкнул глаз.
— Это аллергия, — говорит он, сосредоточившись на каких-то бумагах.
— Аллергия. Конечно.
— Я не болею, — настойчиво говорит он мне.
Я чуть не смеюсь. Вместо этого я просто отворачиваюсь.
Несколько часов спустя я снова прохожу мимо двери его кабинета и нахожу его откинувшимся на спинку стула и потирающим закрытые глаза. Он выглядит так, словно у него самая сильная в мире головная боль.
— Аллергия, да?
Его глаза распахиваются, и он смотрит туда, где я стою, скрестив руки на груди и прислонившись плечом к дверному косяку.
Он наклоняется вперед в своем кресле и пытается вернуться к работе.
— Да. Вероятно, пока мы разговариваем, что-то дует внутрь, летит пыльца. Береза. Кедр. — Он машет руками, как бы говоря: «И так далее».
— Да, или, возможно, это обычная простуда.
— Ты собираешься стоять там весь день и издеваться надо мной?
Я напеваю, как будто обдумываю это, а затем оставляю его наедине с этим.
Кашель только усиливается, и вскоре он сопровождается восхитительно раздражающим насморком.
Около 15:00 я бросаю пастель, мою руки и выхожу из квартиры на рынок. Я покупаю много свежих овощей, а также все остальные ингредиенты для домашнего куриного супа с лапшой. К тому времени, как я возвращаюсь, Уолт уже уронил голову на стол.
Я больше не могу этого выносить.
Я вхожу и толкаю его в спину.
— Пойдем. Давай.
— Оставь меня, — говорит он, садясь. — Я в порядке.
Я указываю на гору салфеток в мусорном ведре.
— Нет. Не в порядке.
Затем я разворачиваю его кресло и прижимаю ладонь к его лбу. Как и ожидалось, он обжигающе горячий.
— Ты весь горишь.
Его карие глаза пристально смотрят на меня, и впервые за все время он не пугает меня. На самом деле, сейчас он больше похож на грустного щенка, чем на сурового бизнесмена.
— Мне просто жарко, — говорит он, пытаясь развеять мои подозрения насчет его температуры.
— Угу. Ты, наверное, какое-то чудо медицины. А теперь пошли. — Я машу ему, чтобы он встал со стула, а когда он этого не делает, я постукиваю его носком ботинка по голени. — Не заставляй меня пытаться поднять тебя. Я сорву спину, и тогда мы оба будем вздыхать и стонать.
— Я не стонал.
— О, пожалуйста! Ты должен услышать себя. Как будто ты на смертном одре.
Ох уж эти мужчины. Серьезно?
Со вздохом он встает, и я подталкиваю его к большой комнате. Я уже приготовила ему одеяло и подушку там.
Он ложится, выглядит слегка смущенным, затем поворачивается, чтобы понюхать подушку под головой.
Он смотрит на меня почти с удивлением.
— Это твоя подушка.
Я хмурюсь.
— Да. Я не хотела заходить в твою комнату, но я могу сходить за твоей, если ты...
— Нет, — говорит он, прерывая меня почти резким тоном.