В моем сердце рождается болезненная тоска, словно я обманута, словно он так близко, но никогда не будет по-настоящему моим.
Я всегда останусь только няней, которая спит с его отцом.
Любовницей его отца.
Глаза наполняются слезами, но я моргаю, решив оставаться сильной и закончить этот фарс как можно скорее.
Я ловлю взгляд Оливера, его мысли читаются, словно открытая книга, все, что он чувствует, так явственно видно.
Каждое мгновение, что мы провели вместе, каждая слеза, которую я вытерла, каждая сказка на ночь, которую я ему прочитала. Все это отражается в его глазах.
Мой маленький мужчина любит меня так же сильно, как и я его. Я улыбаюсь ему в ответ, чувствуя, как он без слов пытается сказать мне, что любит меня. Он смущенно улыбается в ответ, словно подтверждая мои мысли, и эта крохотная улыбка укрепляет мою решимость. Я расправляю плечи, отказываясь позволить ее словам ранить меня еще больше.
— Тебе нравятся деревья, Оливер? — Я указываю на брокколи на его тарелке. С тех пор как я поняла, что Оливер придирается к еде, я приложила усилия, чтобы создать для него подходящее меню, чем поделилась с Розалитой и поварами, и теперь это действительно помогает ему есть лучше.
— Боже, ты одна из этих? — Ее драматический голос эхом разносится по комнате.
Я неохотно встречаюсь с ней взглядом и поднимаю бровь.
— Из каких?
— Благодетельница. Ты же понимаешь, что они мафиози. Мальчишка станет убийцей, как только ему исполнится тринадцать, и если он хоть немного похож на своего отца, то к тому времени он тоже будет трахать шлюх.
— Хватит.
Голос Рафаэля прорывается сквозь напряжение, и Оливер поворачивается ко мне за поддержкой. Я ободряюще киваю ему, и он отвечает тем же.
Телефон Рафаэля прорезает напряжение, как нож, и он подносит его к уху.
— Что? — его плечи напрягаются. — Серьезно? Блять. Я уже еду.
Он встает, хватает свою куртку и уходит, не взглянув ни на кого из нас.
— Элли, уложи Оливера.
Он выходит за дверь, унося с собой частичку моего сердца. Он оставил меня. Ушел, не попрощавшись.
Оставил меня разбираться с его гребаной женой.
— Аххх. Бедняжка. — Никита притворно надувает губы, а затем хлопает в ладоши. — И все же, таков образ жизни мафии. Мы просто раздвигаем ноги и позволяем своему телу разлагаться, потому что нам нужно произвести на свет наследников, а они трахают каждую шлюху-няньку, в то время как мы остаемся взаперти, понимая, что у нас не будет нормальной жизни.
Я моргаю, затем моргаю еще раз. То, как она разговаривает, словно Оливера не существует, ужасает.
— Оливер, дружище, почему бы тебе не надеть пижаму? Я принесу тебе молоко и печенье. Выберешь сказку, которую я тебе почитаю?
— Про ко…кота и гусеницу?
Она смотрит на него с такой враждебностью, что пронизывает насквозь, и у меня в животе возникает неприятное чувство.
— Он, блять, еще даже говорить толком не умеет. Неужели твой отец не нанял психотерапевтов для этого дерьма?
Мое сердце замирает. Затем, когда мое желание защитить его от ее негативного влияния берет верх, я улыбаюсь ему.
— Оливер, а теперь иди, дорогой. Забери «голодную гусеницу».
Он соскальзывает со стула и дуется, выходя из комнаты, а я возвращаю свое внимание к сучке, сидящей напротив меня.
— Слушай сюда, маленькая шлюшка. Не думай ни минуты, что можешь приходить сюда и пытаться отнять у меня семью. Ты не особенная. Рафаэль будет трахать других и вернется домой, принеся с собой бог знает какую инфекцию. И от меня ты не избавишься. Я его жена, и он знает, что если даже попытается, то причинит вред своему драгоценному сыну.
От того, с какой уверенностью она говорит, у меня учащается сердцебиение. Конечно, Рафаэль сказал, что единственный выход - смерть, и признался, что никогда не хотел причинить ей боль, потому что боялся навредить своему сыну. Она знает, что загнала его в ловушку.
Но что-то ломается внутри меня. Может, дело в том, что она говорит со мной свысока, или из-за того, что она так уверена в своем положении. Или, может быть, из-за того, что она говорит об Оливере с таким презрением. Не задумываясь, я позволяю своим словам вырваться наружу.
— Никита, все, что Рафаэль дает мне, - свою сперму, снова и снова.
Ее глаза удивленно расширяются, но она быстро берет себя в руки.
— По крайней мере, он кончает в меня ради наследников. А тебя он трахает просто так, просто потому, что ты настолько глупа, что позволяешь. И если ты забеременеешь, ты и ребенок станет изгоям. Любовница и бастард. — Она смеется с ликованием. — Общество возненавидит тебя и этого ребенка. Но Оливер возненавидит тебя больше всех.
Ее слова глубоко ранят меня. Это правда. Каждое ее слово - правда, какой бы резкой она ни была.
— И что еще хуже, мой сын возненавидит тебя еще больше. Зная, что ты встала между ним и его настоящей семьей, вытеснив меня, а вместо этого попыталась создать свою собственную, причинив при этом боль его маме.
Она цокает языком и выпячивает нижнюю губу, и когда я думаю, что она закончила свою злобную речь, она продолжает.
— Как ты думаешь, девочка, кого он возьмет с собой на официальные мероприятия? — она подается вперед, наслаждаясь тем, как больно ранят меня ее слова и как я откидываюсь на спинку стула, когда каждое из них попадает в меня. — Ты? Или жена и сын?
Она заканчивает свою тираду жестоким смехом. Смех, который говорит мне, что она знает, что причинила мне сильную боль. Слезы наворачиваются на глаза, когда боль пронзает меня насквозь, заставляя мое сердце биться так сильно, что становится трудно дышать, но каким-то образом я справляюсь.