Там на стене висел портрет леди Макбет, а под ним цитата: «Прочь, проклятое пятно!»6 Я не знаю, мистер Харрис, знакомы ли вы с Шекспиром, но, если вам интересно – леди Макбет сокрушалась не из-за прыщика на подбородке. Я таращилась на окровавленные руки леди Макбет, и мои собственные руки ужас как дрожали.
– Ну полно, полно. Посиди тут спокойненько. И не волнуйся – мы никуда не торопимся, – участливо приговаривала миссис Макклин. Интересно, она это всерьез? То есть я буду сидеть за ее столом со стопкой тетрадок до скончания времен и мне полегчает? Я терпела из последних сил, а она похлопывала меня по руке, требовала, чтоб я дышала, уверяла, что я молодец, храбрая девочка и что ей ужасно жалко. Будто не я, а она виновата в том, что тело его лежит в гробу.
Вот это страшнее всего – знать, что он под землей. С распахнутыми глазами. Карими глазами, так хорошо мне знакомыми. Они вглядываются в мир наверху, но не могут его разглядеть. Рот у него тоже открыт, словно выкрикивает правду, но ни одна живая душа не слышит. Иногда я даже вижу его ногти – окровавленные, обломанные. Он выцарапывает на крышке гроба слова – длинное объяснение того, что произошло 1 мая. Никто никогда не прочтет его под землей.
Но знаете, мистер Харрис, эти письма могут помочь. Быть может, я буду рассказывать, рассказывать вам эту историю, и слова на крышке гроба начнут потихоньку стираться, пока не пропадут совсем. Его ногти заживут, и он сложит руки на груди и, наконец, закроет глаза. А потом приползут черви и примутся за его плоть, но это станет лишь облегчением, и его скелет улыбнется.
Часть вторая
Ну, да ладно. Вернемся к прошлогодней истории. Надо вам рассказать, что было дальше, после родительской перепалки из-за дедушки. Они старательно делали вид, будто ничего такого не произошло, но напряженность-то осталась. Да еще какая, хоть ножом режь. Что, вероятно, было бы проще, чем разрезать стейк у меня на тарелке. Раньше мама никогда не портачила с едой, а тут все было пережарено-переварено. Надеюсь, вы не считаете меня неблагодарной. Вам небось тюремная еда до чертиков надоела – все каша да каша, как мне кажется. Я в мюзикле «Оливер!» видела. Стражники-то сами небось пиццу лопают, прямо перед вашей камерой. А запах-то до вас долетает, и у вас, у бедняги, слюнки так и текут, и вы еле сдерживаетесь, чтоб не запеть «О, чудо-еда»7 с акцентом кокни8.
Если вас это хоть капельку утешит, в тот вечер мамина стряпня была вовсе не чудо – мы уже через пять минут поставили крест на стейке.
– Почему я раньше не видела дедушку? – вдруг жестами спросила Дот.
Папа взял свой бокал, но не отпил ни глотка.
– Ты его видела, солнышко, – отозвалась мама. – Ты просто не помнишь.
– А он мне понравился?
– Ну… ты была еще слишком маленькой, чтобы иметь свое мнение.
– Он выздоровеет?
– Мы надеемся. Хотя сейчас ему очень плохо.
– А завтра ему станет лучше? Или послезавтра? Или послепослезавтра?
– Прекрати задавать дурацкие вопросы, – пробормотала Соф. Дот (она у нас учится читать по губам) озадаченно уставилась на нее. – Прекрати задавать дурацкие вопросы! – нарочно еще быстрее затараторила Соф.
– Софи… – строго обронила мама.
– Дедушка выздоровеет, детка, – жестами ответил папа. Руки у него медлительные, неловкие. – Он в больнице, но ему не хуже.
Мама обняла Дот за плечи, уткнулась носом ей в темя.
– Не переживай.
– А я тоже переживаю! – вдруг объявила Соф. – Ну, там, а вдруг он умрет или типа того?
– Не драматизируй, – вздохнул папа.
Я глянула на напольные часы. До начала вечеринки сорок пять минут. Я принялась насвистывать. Вообще-то обычно я не свищу. Мама проводила меня подозрительным взглядом, когда я понесла к раковине свои тарелки. Кафельный пол холодил босые ноги.
– Куда ты? – поинтересовалась мама.
– Собираться, – ответила я, не смея поднять на нее глаза.
– Куда?
Я бросила в воду нож с вилкой и внимательно следила за пузырьками.
– На вечеринку к Максу.
– На вечеринку? – изумилась мама. – На какую еще вечеринку, Зои?