Еще не стемнело, и, несмотря на усталость, было приятно идти по ровному прибрежному песку. Я снял ботинки и, связав шнурки, повесил через плечо; сырой песок утишал боль в ногах, ластился к ступням. Вот только есть хотелось все сильнее, и баульчик, в котором не было теперь хлеба, казался все тяжелее и оттягивал руку. Присев на пенек, я раскрыл баульчик; решил поискать в нем крошек и выбросить все ненужное, — в походе иголка тяжела.
Действительно, я нашел несколько хлебных крошек. Затем я вынул книгу «Маленький путник на дальней дороге» и задумался. В начале пути я думал, что книга эта поможет мне в трудные минуты, но за эти дни чуть-чуть поумнел и уже не верил в достоинства маленького путника: больно легко все дается ему в пути. Куда он ни придет — то ему добрый полисмен поможет, то добрая мисс, а под конец дядя умирает и за хорошее поведение все деньги оставляет в наследство маленькому путнику.
Нет, тут что-то не то…
Раскрыв наугад книжку, я прочел:
«„…Ты хороший мальчик, ты веришь в милосердие нашего господа, и он не оставит тебя на дальней дороге“, — сказал пастор, ласково погладив по голове маленького путника. Затем добрый служитель церкви привел Джона в свою квартиру. „Входи, входи, не бойся, — ты у друзей, — молвил он мальчику, вводя его в столовую. — Эмилия, дети, знакомьтесь: это племянник миллионера Стениея, он ищет своего дядю, а пока будет у нас желанным гостем“. Воздав молитву богу, семья, вместе с маленьким путником, села за скромную, но сытную трапезу…»
«А что бы сказал и сделал пастор, если б мальчик не был племянником миллионера, а таким вот, как я?» — подумалось мне, и у меня шевельнулось подозрение, что не сидеть бы тогда мальчишке за столом у пастора.
Нет, эта книга не могла мне служить дорожным справочником, а главное, она была очень тяжела по весу, бумага плотная, переплет толстый. Я подумал-подумал — и положил книгу на пенек.
И вот аккуратный маленький миллионер остался лежать на березовом пне, а я пошел дальше, вверх по реке.
Над рекой встал белый туман, а лес по берегу потемнел, вырос; сосна на дальнем мысу вытянулась до звезды.
Скоро потемнело совсем, стало холодно.
Полоса прибрежного песка белела в темноте. В ушах у меня шумело, голова кружилась, будто я долго катался на карусели, а во рту был вязкий металлический привкус.
Теперь меня вела вперед только надежда.
Великая вещь — надежда. Она невесома, легка, но всегда жива в человеке, и ее не погасить, не убить. Попробуйте кованым сапогом наступить на солнечный зайчик, — солнечный зайчик затанцует на сапоге, издеваясь над вами, попробуйте завалить, задавить его могильной плитой, — он прыгнет поверх могильной плиты, запляшет на ней, все такой же светлый.
Но в те часы, на берегу ночной реки, надежда у меня была скромная, небольшая, по моему возрасту и росту: только бы отдохнуть да поесть. Пока что и она не сбывалась.
И вдруг вдали мелькнул красноватый свет.
«Наверно, это только кажется», — подумал я, но все же ускорил шаг. Опять вспыхнул вдали свет, будто подманивая меня; теперь он был яснее. Но огонь ночью виден издалека, и долго мне пришлось еще идти, прежде чем я к нему приблизился.
Шагах в пятидесяти от костра я остановился, встал за дерево, чтобы приглядеться и прислушаться, что там за люди.
Костер был разложен на прибрежной зеленой лужайке, над ним висел большой котел, вокруг полулежало четыре человека, а пятый хлопотал над котлом, мешал в нем большой ложкой. Сквозь алый пар видно было его озабоченное, улыбающееся лицо.
Ко мне долетели слова этих людей. Речь шла о каком-то Дорине, который «плохо вел пикетаж». Что такое «пикетаж», я не знал, я знал, что есть слово «абордаж» — пиратское слово.
— Рейки правильно вбить не умеет, бегает, суетится… Неужели лучше работника не могли прислать, — сердито говорил один из полулежащих у огня.
— Брось, Сергей Петрович, ты тоже молод был, — возражал другой.
— Хватит споров, скоро уха будет! — промолвил тот, что мешал в котле.
— Алексей Семенович, хорошая уха получается? — спросил кто-то.
— Еще того не хватало, чтобы она плохая была, сколько верст ради нее проехали!
Как только было произнесено слово «уха», у меня даже сердце захолонуло от голода, но я все стоял за деревом, никак не мог решиться выйти.
Меж тем котел сняли с огня, нарезали хлеба, достали ложки.
Тогда я вышел из-за дерева и пошел к людям. Заслышав мои шаги, они встрепенулись.
— Кто это там бродит? — спросил сердитый, который бранил неизвестного мне Дорина.
— Это я.
— Кто «я»?