С одной стороны, ничего плохого.
Но с другой: смогу ли я пережить это обрушение материального счастья? Не слишком ли свирепой окажется лавина благополучия? Не погребёт ли самого меня?..
Ой, погребёт! — думал я, то сладко тревожась, то чувствуя не просто смутную тревогу, а самую настоящую тоску.
Как пить дать погребёт!.. так погребёт, что придётся забыть обо всём, кроме этого чёртова имения.
Кондрашов прав: ничто не доставляет человеку больше хлопот, чем недвижимость. Ныне он не спит ночей, мучась, чем бы расплатиться за косьбу и драгу… а в будущем и я не смогу уснуть, до рассвета тоскуя о том же самом.
Ужасно, ужасно!..
Впрочем, скоро я отвлекался, думал о другом, потом о третьем… Да и вообще, эти блики, эти мерцания, это шелестение микрофлоры мозга, что посещало меня у цветника, трудно было назвать мыслями: просто случайные всполохи сознания, освещавшие всё более дальние пространства.
Как правило, в итоге я так уходил в себя, что вздрагивал, когда Василий Степанович, начиная утренний выход, рявкал на всю округу:
— Василиса! Ты где? Василиса!..
Тогда я поднимался со скамьи и шёл к дому, предвкушая как скорый завтрак, так и то, что сразу после мы с Кондрашовым возьмёмся за старое: продолжим дело тщательного расслоения драгоценной слюды его обширной жизни с целью последующего послойного её рассмотрения.
* * *
Однажды мирное течение утра было нарушено.
Выйдя из берёзовой рощи ещё довольно далеко от дома, я заметил, что на террасе горит люстра.
Другой бы вовсе не обратил внимания на такую мелочь. Подумаешь, люстра на террасе.
Я продолжил движение, рассчитывая вернуться в те чудные измерения, что окружали меня последние полчаса. Но, сделав самое большее десяток шагов, понял, что это невозможно.
Почему горит? С какой стати? Может быть, я сам вчера и забыл выключить?..
Чертыхаясь и досадуя, я направился к дому.
С кухни пахло кофе и каким-то печевом.
Нахмуренный Кондрашов стоял на пороге гостиной в бриджах и майке с кружкой в одной руке и полотенцем в другой. Лоснящийся подбородок слева украшал клочок туалетной бумаги размером в десятирублёвую монету, справа свежий порез запёкся капелькой крови.
— О, Серёжа! — хмуро сказал он. — Что давно хочу спросить: у вас есть машина?
— Машина? — Ничто в нашем общем прошлом не обещало, что когда-нибудь мы заговорим и о машинах. Я пожал плечами: — Да, есть… Старая.
— Вот и у меня старая, — печально сказал он. — Не знаю, где на новую денег взять. Взгляните вон…
Я подошёл к окну.
Ворота третьего гаража были нараспашку, и как раз в эту минуту на асфальтированную площадку бесшумно выкатилась машина.
Кондрашов сказал правду — да, это тоже была не новая машина.
Однако в качестве определения её возраста лучше подошло бы не «старая», а олдтаймер.
— Это что же у вас, — пробормотал я, присматриваясь к её потрясающему цвету — примерно, что ли, вердепёшевый: жухлая зелень с оттенком розового. — Это у вас…
— Toyota Crown, — горделиво помог Василий Степанович. — Ну?
— Года небось… какого же?
— Девяносто второго, — проворчал он. — Вот на какой рухляди ездить приходится.
— Выглядит как с завода, — возразил я.
Между тем стукнула входная дверь: Василиса Васильевна, оставив машину у крыльца, заглянула в гостиную.
Меня и прежде озадачивало то необычное сочетание свойств, что демонстрировал её характер. Она могла быть простоватой, когда в речи сквозила чуть ли не деревенская народность, и неожиданно изысканной — например, в том отточенным щегольстве, с каким всегда занималась сервировкой стола.
Василиса Васильевна была в брючном костюме неопределённого, переливчатого, в красных тонах цвета; лицо, тронутое лёгким макияжем и обрамлённое подвитыми платиновыми локонами (прежде волосы всегда были собраны в пучок), обрело царственные черты.
— Здравствуйте, Серёжа, — бросила она, как будто не заметив моего восхищённого поклона. — Кофе, оладьи. Положите сами?.. Василий Степанович, нам пора! Вы обещали Александру не опаздывать.
Взяв что-то, Василиса Васильевна уже удалилась, а Василий Степанович всё ворчал:
— Обещал, не обещал!.. Обещанного три года ждут!.. Сейчас… наряжусь клоун клоуном… там же у них по-человечески нельзя!.. Костюмы эти!.. удавки!.. — Он гневно покрутил ладонью у горла, одновременно вытягивая шею наподобие висельника и по совокупности подразумевая, вероятно, узы галстука. — А вы, Серёжа, оставайтесь. Что вам в городе на жарище. Мы завтра вернёмся.
Оставаться мне было не с руки: на вечер у нас с Лилианой были какие-то планы. Увильнул я и от предложения ехать в Москву на машине, попросив лишь подкинуть до станции: мол, вы уж извините, но так мне будет быстрее.