Кто виноват? — угрожающе спрашивал Кондрашов.
Я разводил руками.
Ну да, кивал он, вот именно: потом уж ни с кого не спросишь — а плёнка загублена.
Или, например, приезжает он утром за Григорадзе в гостиницу. Тот встречает: свеж, «Шипром » пахнет, уже позавтракал, на ходу допивает чай. Заходите, Кондрашов, сейчас поедем. Там у вас всё готово? Всё готово, товарищ Григорадзе. Совсем готово? Совсем готово. И актёры готовы? Готовы. И актрисы готовы? Готовы. И все трезвые? Все трезвые. И костюмеры готовы? Готовы. И костюмы готовы? Готовы. Примеряли? Примеряли. И декорации готовы? Готовы. И статисты готовы? Готовы. И проезд императора подготовили? Подготовили. И толпа готова? Готова. И львы готовы? Готовы. И укротители готовы? Готовы. И верблюды готовы? Готовы. И погонщики готовы? Готовы. И метёлки, чтобы верблюжье дерьмо заметать, готовы?! Готовы!
Швыряет дневник съёмки бог знает куда: ну и чёрт с вами, говорит, идите тогда и снимайте сами, если у вас всё готово!
Василий Степанович со значением приподнимал кружку, как иной поднял бы к потолку палец: великий, великий был человек.
* * *
Дипломная работа Кондрашова, увы, не привлекла к себе внимания. До первого самостоятельного фильма, снятого в качестве режиссёра документального кино, оставалось ещё шесть лет — им стала лента об отважных парашютистах, участвующих в тушении лесных пожаров, именно она заложила фундамент его профессионального авторитета.
По распределению же его направили на студию «Молдова-фильм», а там предложили ставку в редакции киножурнала «Советская Молдавия».
Кондрашову совершенно не хотелось заниматься сиюминутной документалистикой. Седьмой спицей в съёмочной группе колесить, отрабатывая сюжеты если не о хлеборобах, так о виноделах, не о виноделах, так о ткачихах солнечной республики, цветущей в объятиях партии и правительства под мудрым руководством Леонида Ильича Брежнева. (Как позже показала практика, в целом его представления были верными.)
Он не дал окончательного согласия и не стал оформляться, решив для начала обсудить положение дел с родителями. Он хотел бы заниматься не подёнщиной, а по-настоящему творческой работой. Он чувствует в себе силы снять что-нибудь значительное — а ему придётся тратить годы молодого задора на репортажи о свиноматках и калийных удобрениях.
Может быть, отец сможет употребить своё влияние — несомненно у него имевшееся — на то, чтобы стронуть с места один из тайных рычагов жизни (Василий Степанович подозревал, что таковые существуют, его подозрения позднее тоже оправдались) с целью перемены сыновней участи?
Папа Степан Фёдорович и правда смолоду обладал высоким чутьём. Он интуитивно, без лишних рассуждений и расчётов понимал, куда текут одни струи, куда другие, в какие следует нырять, а каких сторониться, чтобы не занесло на мели или, наоборот, в такой омут, из которого не выплыть. К тому времени его взяли с должности заместителя главного инженера Кишинёвского тракторного завода в Госкомсельхозтехнику, в Управление по внешнеэкономическим связям, и они с женой готовились к выезду из Кишинёва в город Брно братской Чехословакии, где располагалось представительство главка.
Степан Фёдорович выслушал сына без улыбки. Некоторое время размышлял, сводя брови и покашливая. Потом сказал примерно так.
Дорогой Вася, ты знаешь, как я тебя люблю. (Ну или что-то в этом духе.) Я с радостью помог бы тебе в любом начинании. Но в данном конкретном случае — именно в данном конкретном случае! — сдаётся мне, что ты слишком рано норовишь взлететь. Я не знаю, чему учили тебя в институте. Твоё дело творческое, а в творческих делах я хоть и понимаю не хуже других, но всё-таки, может быть, не всё. Зато я досконально знаю, какими выходят молодые специалисты из других ВУЗов.
Какими же, спросил Василий Степанович, уже догадываясь, к чему клонит отец, и досадливо кусая губы.
Такими, вздохнул Степан Фёдорович, что ни черта они не знают и ничего не умеют. Пять лет, Вася, пять лет — вот срок, за который молодой специалист может сделаться полноценным работником — если, конечно, он сам этого хочет. Мой тебе совет: иди куда берут. Иди в журнал, работай, старайся, через пять лет твоя жизнь переменится.
Кондрашов обиделся на отца. Но делать было нечего. Он подал заявление, его приняли. Вскоре родители уехали, оставив его куковать в трёхкомнатной квартире.
Спустя годы он понял, что отец был во многом прав: хоть и действительно теперь Кондрашов знал больше о породах овец и сортах лозы, чем о передовых течениях современного киноискусства, а всё же ровно через пять лет его пригласил к себе ассистентом молодой, но уже заявивший о себе режиссёр, приступавший к работе над вторым своим фильмом.