Со второй женой, юной студенткой театрального вуза Верочкой Шерстянниковой Василий Степанович познакомился на съёмочной площадке. Он достиг своего, работал на «Мосфильме» и был во всех смыслах мужчиной в расцвете лет: много чего осталось за спиной, но были основания и в будущем ещё кое на что рассчитывать.
Она училась в Щукинском и подрабатывала в массовке. Ему жениться было давно пора, ей — можно; месяца через четыре они это и сделали.
Первые годы молодожёны были счастливы. Кондрашов работал, Вера ему не уступала. Она рано вошла в силу. Говорили, Кондрашов её пропихивает, но это было не так, совсем не так: Верочка страстно и упорно трудилась, благодаря нескольким удачным ролям вышла из общего ряда, многому научилась и давно была примечена знатоками за талант и работоспособность.
Ни у него, ни у неё в ту пору не было возможности всерьёз отрываться от любимого дела, а ведь рождение ребёнка, если сознательно к нему относиться, неминуемо ставит крест на некоторых мечтаниях. Они протянули десять лет, затем сказали друг другу, что оба готовы к переменам — но не тут-то было. Три года прошли даром. К счастью, не успели ещё подозрения сгуститься в предощущение несчастья, как всё произошло, и почти через пятнадцать лет с момента их встречи на свет появилась долгожданная Лилианочка.
Девочка была хороша — здоровая, весёлая, оба в ней души не чаяли.
И всё у них и дальше шло бы так же замечательно, но менее года спустя Верочка Шерстянникова погибла в автомобильной катастрофе.
Так что Кондрашову пришлось поднимать дочь самостоятельно.
Лилианка росла живой и милой, много читала, занималась музыкой, учителя хвалили её за отзывчивость. Правда, школьные успехи были скромными, её не влекли ни точные, ни даже приблизительные науки. Кондрашов не любил ходить в школу; когда уж совсем край, в дневнике всё красным исчёркано или классная руководительница вечером позвонит, — и всякий раз, явившись, выслушивал от учителей массу нареканий.
Он и сам всё это знал, мог бы и собственные свои претензии к Лилиане точно так же высказать, найдись такой дурак, что захотел бы эту однообразную дребедень слушать: и вертится она, и шушукается, и невнимательна, и всё всегда забывает, и ни к чему никогда не готова.
Может быть, дело было в том, что Лилиана с малых лет уверилась, что станет актрисой, как мама, и стремилась к этому. В меру слабых своих детских сил ускоряя исполнение заветного желания, она беспрестанно наряжалась и вертелась перед зеркалом. Знать что-нибудь определённое ей не казалось нужным: есть ведь на то режиссёры, вот как папа, они скажут ей, что делать, а не скажут, так она и сама станцует, и потом все будут с восторгом смотреть, как она вертится на большом экране.
Истории трагического разрушения его семейной жизни предстояло, как я догадывался, составить отдельную главу книги. Снова и снова заговаривая об этом вывихе судьбы, Василий Степанович кряхтел и сокрушался.
Если откровенно, вздыхал он, я жалел, что проговорился. Ну, сказал бы, что мама была… ну, не знаю… учёным… химиком, допустим, химиком-органиком. И всё бы отлично сложилось. И училась бы она хорошо, и пятёрки бы получала — как не получать, если мама была учёным-химиком, и не стала бы такой вертихвосткой. А я возьми и ляпни правду. Черт меня за язык дёрнул. Да когда ещё — лет пять ей было. Но ведь и в голову не могло прийти, что так втемяшится.