Если, не приведи господи, она сомневается, что бы ей за ним не последить?
Понятно зачем: узнать всё хорошее, развеять всё плохое. И тогда увериться окончательно.
Вряд ли, вряд ли.
Ведь она и так верит?
Ну да. Она-то, может быть, и верит. Она-то, может быть, и не знает сомнений.
Зато он не знает ничего, кроме сомнений. Ему нельзя позволить себе веру. Нет у него такой возможности: верить. Она не знает сомнений, а он знает одни сомнения.
Дело-то нешуточное. Не на три рубля.
Потому и сомневается.
Конечно, трудно представить, что она займётся этим сама. Ну а кого-нибудь нанять? Типа как в романах. Типа частного детектива.
Трудно вообразить. Но можно ли исключать? Нет, исключать нельзя.
Вероятность исчезающее мала. Но тут как всегда: если факт свершится, вряд ли утешат рассуждения, что он был практически невероятен.
* * *
Постояв на светофоре, он свернул на Рыбалково.
За посёлком взял направо. Ещё километра четыре приятной лесной дороги.
Иные всю жизнь проводят в расслабоне. Если честно, не позавидуешь. В расслабоне — что за жизнь?
Сам он совершенно не может расслабиться. Ему приходится быть начеку, провались оно всё пропадом. Око недреманное. Двадцать четыре на семь. Бессонный рыцарь без страха и упрёка: весь в броне и всегда наготове.
Другой, что в расслабоне, проснувшись, потягивается.
А что он? — он начинает день с ревизии доспехов. Вот шлем, вот рукавицы. Вот поножи, вот налокотники… Что на брюхо надевают?.. что-то надевают, он не помнит названия, какой позор. Так или иначе, каждая часть брони должна быть надёжно подогнана к соседним. Чтобы ни единой щёлочки.
Проснувшись, он проверяет каждое слово. Каждое утверждение. Каждый жест и каждую улыбку. Ищет зияние гибельных щелей. Не находит. Так весь день. Раздумывает, как поступить. Затем оценивает, верно ли поступил. Так до поздней ночи. Засыпая, проходится заново.
Каждый шаг. Каждый вчерашний и каждый будущий. И дальше, дальше. Пока тропа грядущего не скрывается в тумане неизвестности.
Такова его жизнь.
Он отвлекается от себя лишь на несколько секунд. Это происходит помимо воли: уже проснувшись, но ещё не придя в себя окончательно, он бормочет молитву.
Всякий во сне неминуемо теряется. Вот и он пропадает в иных пространствах. В неведомых мирах. Там страшно, там он может нечаянно стать собой и проговориться.
Он просыпается — ба-бах!.. ба-бах!.. Лопаются надувные шары чуждых вселенных. Голый, он пытается подняться на ноги, ворочаясь в куче их скользких обрывков. Кое-как встаёт, машинально смахивая липнущие ошмётки, ошеломлённо озирается, не понимая, как оказался на этой свалке.
Осознаёт реальность — или то, что ею кажется.
Обычно он испытывает облегчение, что удалось наконец выбраться.
Но подчас и сожаление, что пришлось вернуться.
В любом случае сразу после этого он бормочет свою молитву.
Молитва звучит без его сознательного участия. Словно спущенная пружина, она сама собой раскручивается в мозгу, оставляя на языке сладость и мятный холодок.
Она тороплива.
О ангелы, о ангелы!..
О ангелы, ангелы, спешит он за ней. О высшие существа, витающие надо мною, бормочет он.
О ангелы! — да, так и есть, я обращаюсь к вам. Вы несомненно существуете! Я не знаю ничего о том, что выше вас. Но вы-то определённо существуете, я в этом уверен.
Иначе не мог Саша Дымшиц говорить о вас с таким знанием дела. Ведь не стал бы он выдумывать на ходу? Тем более невероятно, что ему пришло бы в голову воспользоваться ненадёжными сведениями.
Нет, нет, Саша Дымшиц был не таков, Саша Дымшиц был солидный мужик. Можно вообразить, конечно, что иной бы нафантазировал и знай потом балаболил себе, знай дул в уши, не имея серьёзных доказательств.
Но только не Саша Дымшиц. Саша Дымшиц всегда говорил лишь то, в чём сам имел случай убедиться. Да — да, нет — нет. Саше Дымшицу можно было верить. Даже если дело касалось ангелов.
Следовательно, вы существуете. Следовательно, вы днём и ночью порхаете надо мной. Встревоженно заглядывая в лицо, вы следите за моей жизнью. Вы охраняете мой покой. Вы препятствуете совершению плохого. Вы поощряете к совершению хорошего!..
О ангелы, храните меня и впредь, бормочет Никанор.
Окончив молитву, он приступает к утреннему осмотру брони.
Бережёного Бог бережёт.
* * *
Ещё поворот, лес редеет, потом полосой остаётся в зеркалах, впереди поля, пустыри, полтора километра почти прямого пути до цели.
Затормозив у шлагбаума, он бросает последний взгляд — и с облегчением отмечает, что на этих полутора километрах никого не видно. За ним никто не следует. Ни одной машины… Нет, вот одна всё же появляется. Накликал. Но это астаховский молоковоз. Астаховский молоковоз не в счёт, посредством астаховского молоковоза за ним следить не станут.