Бедный, бедный Василий Степанович!..
Я достал конверт, пересчитал купюры и снова убрал. Никто не знает, что такое мало, что такое много, но точно, что ещё некоторое время о будущем я мог не волноваться.
Лилиана
Года полтора, а то и два спустя мне довелось увидеть её на каком-то сборище.
В ту пору я приохотился (и даже, как мне тогда представлялось, оказался в какой-то мере вынужден) захаживать на разного рода культурные мероприятия.
В основном это были литературные собрания — то по актуальному поводу вроде выхода книги или запуска сайта, а то в связи с какой-нибудь памятной или мемориальной датой. Приглашали и на открытия художественных выставок, и на празднования годовщин музеев, и на иные вечерние торжества: стоило показаться в одном месте, тут же звали в другое. Большой город кипит культурными сходками. Похоже на мельничные жернова: стоит несчастному зёрнышку ненароком между ними угодить, не оставят в покое, пока не сотрут в порошок.
Я и прежде время от времени куда-нибудь случайно заглядывал. Двигало мной не ощущение своей родственности миру искусств, а исключительно вялое любопытство.
Но тогда я был никто и звать никак, ныне же выступал в солидном статусе автора недавно опубликованного романа. И практически ежевечерне отдавал дань каким-нибудь посиделкам.
В целом ощущения не переменились. Обычно если что и радовало, так это собственная выносливость, позволившая пережить ливень благоглупостей. Что же касается удовлетворения, то примерно с таким, вероятно, усталый оратай бредёт с пашни. Тем не менее в ту пору я был не только уверен, что это и есть культурная жизнь, но и что сам я непременно должен в ней участвовать. Без меня народ не полный, что-то в этом роде. Я даже испытывал смутную гордость за совершаемое — как ни крути, а кого попало туда не приглашают.
Общественную значимость происходящего в значительной мере определяло качество последующего фуршета. Например, если по окончании официальной части удавалось разжиться холодными закусками, это было одно, а если подавали горячее, совершенно другое. При этом курятина котировалась почти так же низко, как жареная картошка, а бараньи шашлычки — почти столь же высоко, как стейки из сёмги. Жалкие бутерброды с колбасой и презренный салат оливье, сопутствуемые простой водкой и винишком из картонных коробок, стояли в самом низу пищевой цепочки. Французская лоза, марочный коньяк и восьмилетнее виски вкупе с красной икрой отметали последние сомнения в важности мероприятия. А уж глянцевые икорницы белужьей бесспорно утверждали его общемировое, если не вселенское значение.
При всём том празднества мало чем отличались друг от друга и безнадёжно путались в памяти. Первой выветривалась духовная подоплёка, потом и всё остальное. Запоминались лишь кое-какие аномальные отскоки: на одном совсем не было спиртного — это же надо, какая скаредность! Зато на другом дело дошло, помнится, аж до омаров.
В тот раз были стоячие столики в холле, за которыми, нахватав перед тем с общего стола в индивидуальные тарелки кое-какой снеди, толклись присутствующие.
Я оказался в компании двух немолодых господ интеллигентного вида — один седой благообразный в очках, другой лысый, красноносый, суетливый — и примерно их возраста женщины. По всей видимости, она была с ними шапочно знакома и пыталась заговорить. Толком это ей не удавалось: оба энергично жевали, отделывались невнятными междометиями, физиономии выдавали заинтересованность исключительно в канапе с селёдкой и очередной рюмке родимой.
Я примерно так же выпивал и закусывал (разве что, надеюсь, не столь неряшливо, как суетливый), рассеянно переводя взгляд с одного скопления публики на другое, кивая знакомым или, напротив, никого из них не обнаруживая, — и вдруг заметил Лилиану.
Не совсем понятно, почему увиденное меня так ошарашило.
Правда, я о ней давно не думал. Но ведь не так не думал, как не думают о покойниках, чтобы, увидев восставшего из небытия, испытать закономерное потрясение.
Нет, всё это время я отдавал себе отчёт, что Лилина жива и существует где-то рядом. Что не будет ничего не только противоестественного, но и удивительного, если мы с ней однажды встретимся. И даже наоборот: странно, что не сталкиваемся, ведь крутимся на попутных орбитах.
Тем не менее я был так поражён, словно над ухом пальнули из пушки: пролил из поднесённой к губам рюмки, закашлялся, а в довершение сумятицы выронил незначительно надкушенный бутерброд, чем навлёк на себя удивлённо-осуждающие взгляды соседей.