- Ну что взяться за нее? - спросил тот перегарный "страж порядка" с нечеловеческим лицом - и видно было, что ему и впрямь хочется "взяться", что ему ничего не стоит и избить девушку до полусмерти.
И вот начальник замер, глядя на это светлое лицо, на это непостижимое, жалостью к нему обращенное сострадание в очах; ему казалось, что в его болезненный мир ворвался родник из мира иного, давно уж им позабытого... И вот человеческая совесть боролась в нем, с жаждой раскрыть шайку - раскрыть любыми средствами, ради повышения, ради денежной награды.
И неожиданно он твердо понял, что ничего он от нее не услышит. Ее могли избить и до полусмерти, ее могли провести через любые муки - в ее спокойных глазах он прочел, что ничего она не скажет - это была уверенность, это была твердость, от которой дрожь пробежала по спине начальника.
- Ну, возьмусь я за нее? - в нетерпении вопрошал "перегарный".
- Да ты это... - вновь забилась в голове его борьба... - К черту!... Возьмись...
Лицо Катино оставалось столь же спокойным, "перегарный" схватил ее за руку, поволок к двери. Начальник знал, что предстоит ей - все потом будет выведено так, что, якобы, она в таком состоянии и была найдена - никакой ответственности, такое проводилось не один раз и было в совершенстве отработанно (не с девушкой, правда).
Сейчас хлопнет дверь и... Он знал, что вновь и вновь будет видеть этот, проникший в его мир, светлый лучик, вновь и вновь будет вспоминать родник глаз... Дверь хлопнула... Поздно...
Он вскочил из-за стола, бросился к двери - шаги в коридоре - еще не поздно все остановить - открыть дверь - окрикнуть подчиненного - он схватился за ручку - капельки пота выступили на лбу его.
- Ведь, он же "возьмется", ведь, он же... Остановить... остановить... - и он уже дернул ручку, как за спиною, на столе пронзительно и долго заверещал телефон.
И с этим треском отхлынуло мучительное решение. С треском - ворвался привычный его адский мир с преступниками, графиками их отлова, с кровью, со злобой обоюдной, с жаждой выслужится. С тупым этим треском вырвалась былая уверенность, что ничего она не расскажет - точнее он знал, что она ничего не расскажет, но в тоже время, не веря, уверял себя, что с ее помощью выйдут они на преступников: "Ничего не отвечает - тут ясно, что преступница профессионалка - честный бы человек во всем сознался..."
И он, отгоняя совесть свою, вырывая, что было в нем человеческого закрыл дверь, и на ослабших ногах прошел к ненавистному, разрывающемуся звоном столу - схватился за него потными, могучими ручищами - вновь боль: "Ведь и теперь еще можно все остановить. Если прямо сейчас броситься - все будет остановлено. Сказать, чтобы отвел ее в камеру - отсидит положенные часы, да и пускай летит - птица... Пусть летит из этой чертовой дыры!"
И он передернулся к двери - но, все же, телефонный разрыв одержал победу, вклинилась мысль: "Кто это звонит? Ни мой ли начальник? Я должен быть на месте, я должен отчитаться за проведенную в этом месяце работу".
И он взял дрожащей рукой трубку и дрожащим голосом, спросил:
- Да?...
* * *
Оставив мертвую квартиру, Томас и Джой бежали сквозь, наполненную дождем и молниями ночь. Впереди, задравши хвост трубой, поспешал Томас, за ним мокрый, с обвисшим хвостом - Джой. Этот песик, обычно пушистый, теперь, охваченный водными потоками, выявился совсем тоненьким - сырость ему совсем не нравилась и он часто отряхивался, фыркал.
Они бежали - сначала по улицам заполненным фонарным светом, потом - по темному парку и, наконец, пробежав открытое пространство замерли у шоссе. Даже и в ночное время оно представляло смертельную опасность - одна за другой проносились стремительные, покрытые гудением машины - для котенка и собачки они подобны были настоящим железным скалам.
Они появлялись неожиданно - одна за другой, и по реву не разобрать было, когда налетит следующая - рев этот метался в дождевых стенах, переплетался; налетал, казалось, со всех сторон...
"Брагррр!" - с воем пронесся грузовик, "Вррааур!" - метнулась еще одна громада. Надо было сосредоточиться.
Они залегли на обочине - вот мгновенье - рывок. Налетает железная масса еще один рывок - это пронеслось совсем близко - обдало их волною грязных брызг... Еще рывок и вот они уже на обочине - шоссе осталось позади.
Теперь - впереди то самое поле, на котором, за пару недель до того, Джой бегал среди одуванчиков, ну а Дима - сидел там, да любуясь на облака, чувствовал предстоящее...
То самое поле - теперь оно преобразилось до неузнаваемости! Низкие клубящийся массы, рассекающие ночь молниями, пронзительный ветер; травы жалобно на этом ветру колышущиеся; а за ливневыми стенами все размыто - все неясна. Ночь тревожна, ночь бесприютна, холодна...
Котенок, плавно протекал сквозь травяные стены, Джой же едва за ним поспевал - он цеплялась за стебли, несколько раз даже падал - кубарем катился...
Котенку приходилось останавливаться, поджидать своего друга, - он нетерпеливо мяукал - так ему жаждалось увидеть свою хозяйку...
Томас не чувствовал Катю - не мог определить, где она, и - что с нею. Однако, он чувствовал, то место, где жил он, тот домик, в саду которого так часто играл он. Это было далеко - за многие дни пути, и дорога к тому месту представлялась не прямым путем, но чем-то размытым. Он чувствовал только, что бежит в верном направлении...
Вот их объял лес - Джой хорошо знал эти места. Здесь он чуть ли не каждый день гулял с Димой. И в то время, как хозяин, пристроившись на каком-нибудь бревне ловил вдохновение - Джой пытался поймать бабочек, стрекоз иль, даже, проворных птах.
По этим то местам, но уж в ночную пору, средь шумящих, сбрасывающих водяные веера ветвей они теперь бежали. Через какое-то время дала о себе знать усталость - Джой порядком запыхался, вывесил язык, а хвост его уныло волочился по земле.
Пора было думать и о ночлеге - они нашли место среди корней древней ели. Там было совсем сухо - густые ветви, словно зонтик батюшки-леса, хранил их от дождевых каскадов.
Там улеглись они, прижались друг к другу, да тут же и заснули.