В избушке, где и сижу сейчас, пишу эти строки - спертый, болезненный воздух. Здесь нет ни одного живого человека.
В одной комнате стояла на столе, догорала масляная лампа. С ее то светом обнаружил я, лежащую на кровати мертвую женщину, со страшно впалым, пожелтевшим лицом. И после смерти на лице ее осталась мука: судорожно сжатые синие губы, лоб, щеки - все лицо исцарапанное, а ногти на руках обломанные видно в боли, в горячке пыталась она вырвать себе глаза...
Господи, почему же я пишу об этом с равнодушием? Почему же не содрогаюсь?.. Не потому что огрубел настолько - просто эта боль выше вздохов; да и времени, на эти чувствоизлияния нет.
На полу валялась разбитая рамка, а рядом - скомканная, надвое разорванная фотография. Распрямил, разложил на столе: на фотографии молодая семья - муж (не знаю, где он), жена (это ее изуродованное болезнью тело лежит в двух шагах на кровати), мальчик (теперь я вспомнил - рядом с дверью споткнулся я об лопату и об какой-то кулек - земля то твердая, не смогла ее разбить...) не смогла ее разбить девочка. Милая девочка обещавшаяся стать настоящей красавицей - это она, мило улыбаясь, обнимает свою маму на фотографии - это ее призрак встретил я в снегу...
Да - я обыскал здесь все - совершенно никакой еды. Зато отметил, что у мертвой женщины перерезана вена на руке, будто вампир высосал из нее кровь.
Такие вот романтические стихи..."
* * *
Катю выписали из больницы в один из последних августовских дней.
О - как же давно ждала она этого дня! Как много раз, прохаживаясь по дорожкам, пышного больничного парка, смотрела она на стену. А в глазах было спокойствие - спокойное, похожее на речной поток стремление, выйти на свободу.
Она бы давно бежала, если бы не родные, любимые ей люди - одно понимание того, что таким побегом доставит им новые волнения, останавливало ее...
И вот этот день наступил! Дома устроили праздник, где во главе стола сидела Катя, и все заботились о ней, дарили подарки, старались рассмешить.
И Катя благодарила, Катя улыбалась, но улыбалась из вежливости. Потом, по просьбе гостей, села она за рояль, наполнила гостиную музыкальными волнами, среди которых с особым чувством прозвучало "К Элизе"...
Взгляд ее очей часто затуманивался, и многие отметили, что прибывает она в задумчивости, а самые проницательные сказали бы, что она - влюблена.
Да, Катя была влюблена. Влюблена в того, безымянного для нее юношу, которого лишь мгновенье видела.
Девушка от природы спокойная - и любовь ее была спокойна. Без пламени, без жара день ото дня, несла она в себе это чувство...
В дневнике ее были такие строки:
"...Пыталась отвести его из своего сердца. Нет - поняла, что, если отведу, то буду не искренна со своей совестью. Если одно мгновенье вдохнуло в меня любовь на столькие месяцы, то не это ли любовь, не это ли небесное предначертанье? Ведь бывает так, что общаешься с хорошим человеком и день, и месяц, и год, и ничего, кроме чувств дружеских к нему не испытываешь значит, с таким человеком и суждено остаться друзьями. А тут - от одного только мгновенья - на целые месяцы, а в дальнейшем, может, и на годы так ясно я Его помню. И он останется в моем сердце. Верю, что судьбе будет угодно свести нас еще раз..."
И вот в последний день лета, Катя подошла к памятной скамейке, уселась так же, как и тогда, смотрела на фонтан, и не заметила, как теплые слезы покатились по щекам ее...
Лицо ее - по прежнему светлое, по прежнему теплое, нежное... Вот только печаль разлилась в сферах очей ее, и, выплескиваясь оттуда покойными осенними волнами, придавало и всему лику ее, вид возвышенный - подобный, наполненный внутренними грезами, созерцанием небесного лик можно было встретить разве что на иконах...
Да - еще остались несколько маленьких, искусно зашитых шрамов под правым глазом. И ходила она заметно прихрамывая - ведь раздробленная некогда коленная чашечка, хоть и срослась, никогда уже не станет прежней - и врачи ей категорически запретили бегать.
Вот он - столь памятный тополиный дворик. За лето листва на этих древах отяжелела, погустела и, кой-где, пробивалась уже солнце-златистыми или же бардово-рассветными вкрапленьями. Собираясь в дорогу, кружили в синеватом, спокойном небе дворовые птицы, а старушки, так же, как и за несколько до того, сидели на своей лавочке под тополями, да кумекали, повторяя без конца о последних происшествиях, показавшихся бы постороннему человеку ничтожными, для них же - преисполненными особой значимости - ведь происшествия эти, так или иначе, были связаны с их двором.
Катя поспешила пройти в подъезд, поднялась по лестнице - чердачный люк оказался запертым цепью, но девушка была настроена самым решительным образом. На одной из лестничных площадок нашла она железную скобу, вернулась к люку - поддела скобу под цепь - дернула - цепь, выдрав часть прогнившего люка, вылетела, змеей закачалась в воздухе.
Катя прошлась по чердаку: сухая трава на полу - ее, видно, ворошила милиция, но она вновь улеглась спокойно и благоуханно. По прежнему ниспадали колонны солнечного света, так же кружили в них пылинки. Также сидели, грелись в траве голуби. При приближении Кати, они поворачивали к ней свои головки, разглядывали эту девушку со спокойным лицом, негромко ворковали да возвращались к своим голубиным думам.
- Петя. Машенька. - позвала Катя и, хоть голос ее был негромок, его можно было бы услышать в любой части чердака.
Она звала их, хоть даже и не надеялась, что они выйдут. Звала, хоть и готова уже была провести сколь понадобиться долгое время в их поисках обойти все чердаки, все подвалы в районе - часы и часы потратить на поиски в трущобах, лишь бы только найти их.
Но они были на чердаке! Раздался звонкий смешок и вот уже бежит, распахнувши свои объятия, смеется Машенька. Девочка больше прежнего исхудала, платьице на ней совсем износилось - однако искусно было заштопано, недаром Петя говорил про свою сестричку, что она, несмотря на возраст, мастерски владеет иглою.
Девочка зазвенела смехом - Катя наклонилась к ней, и вот они обнялись.
Машенька счастливо заплакала:
- Катя. Катенька. Вернулась. А мы тебя так ждали!
Подошел Петя, он, видно, старался скрыть свои эмоции, однако, ему это плохо удавалось. Он смущенно улыбался и, наконец, тоже подошел, встал на колени, взял Катину руку и поцеловал ее. На глаза его выступили слезы, и он негромко, но с чувством, молвил: