Даже в кратком отчете Ли после этого события чувствуется твердая рука профессионального солдата. С изысканной вежливостью он предложил честь сформировать "штурмовой отряд" командиру Мэрилендских добровольцев, который с поразительной откровенностью отказался, заявив: "У этих моих людей дома есть жены и дети. Я не стану подвергать их такому риску. Вам платят за такую работу". Командир виргинского ополчения также отказался от этой чести (назвав морпехов "наемниками"), как, несомненно, догадывался Ли - урок на будущее, если Ли он нужен, о ценности государственного ополчения, - и поэтому он приказал лейтенанту Грину "вывести этих людей", чего он, вероятно, и хотел в первую очередь, поскольку Грин был профессионалом, а морпехи - хорошо обученными, надежными регулярными войсками. Ли спокойно осмотрел местность, отодвинул ополченцев с дороги и сел писать послание лидеру мятежников:
Штаб Харперс Ферри
18 октября 1859 года
Полковник Ли, армия Соединенных Штатов, командующий войсками, направленными президентом США для подавления восстания в этом месте, требует сдачи лиц, находящихся в зданиях арсенала.
Если они мирно сдадутся и вернут разграбленное имущество, их оставят в безопасности дожидаться распоряжений президента. Полковник Ли откровенно заявил им, что бежать им невозможно; что арсенал со всех сторон окружен войсками; и что если он будет вынужден взять их силой, то не сможет отвечать за их безопасность.
Предыдущие двадцать четыре часа, почти с того самого момента, как он разрешил поезду, следовавшему на восток в Балтимор, стали для Джона Брауна чередой катастроф и трагедий, ни одна из которых не поколебала его уверенности в себе, мужества или власти над окружающими его людьми. Ночью один из последователей Брауна застрелил другого жителя Харперс-Ферри, а Браун в это время занимался тем, что заказывал ранний завтрак для своих людей и пленников в гостинице, расположенной через дорогу от ворот арсенала, видимо, не зная, что гвардейцы Джефферсона из Чарльз-Тауна уже в пути. Тревоги Старри о том, что в Харперс-Ферри происходит восстание рабов под предводительством северных аболиционистов, было достаточно, чтобы местные ополченцы, даже не потрудившись надеть форму, двинулись в путь вместе со вторым, наспех собранным отрядом вооруженных и разгневанных местных жителей.
К десяти утра по всему городу была слышна стрельба, поскольку Браун и его сторонники были зажаты в оружейной, а к полудню ополченцы и добровольцы вновь захватили оба моста, отрезав Брауну все шансы на побег, и начали убивать одного за другим тех, кто оставался у оружейной. Людей Брауна не щадили, подвергая пыткам и осквернению. Одному из них, "мулату" по имени Дэнджерфилд Ньюби, который был среди тех, кто пытался удержать мост через Потомак против ополченцев, отрезали уши и гениталии на память, а в раны втыкали заостренные палки, пока он умирал в агонии. Его изуродованный труп оставили на улице, а свиньи до конца дня грызли его внутренности. Вместо восстания рабов, на которое рассчитывал Браун, он развязал насилие толпы.
Джон Браун был реалистом в военных вопросах, и хотя сдаваться было не в его характере, он вскоре понял, что окружен превосходящими силами и что никакое восстание рабов его не спасет. К полудню огонь загнал его в пожарную часть арсенала, крепкое кирпичное здание с дубовыми двойными дверями, и он уже предпринял попытку договориться, предложив отпустить пленных в обмен на право переправить своих людей через Потомак в Мэриленд, откуда, как он надеялся, они смогут добраться до Пенсильвании. Два человека, которых он отправил под белым флагом, были взяты в плен - ополченцы и волонтеры были не в настроении уважать белый флаг, - но вскоре он отправил еще троих, что привело к ужасным последствиям: несмотря на белый флаг, один из них был застрелен и ранен, а сын Брауна Уотсон был смертельно ранен пулей в кишки и затащен обратно в пожарную каланчу.
Браун отправил своих людей на работу, чтобы выбить отверстия для стрельбы и превратить пожарную часть в импровизированный форт, а большие центральные двери закрепил веревками так, чтобы оставить щель в несколько дюймов для стрельбы. Его дух был непоколебим, а вера в свою миссию - тверда, как никогда. Даже пленные, среди которых был полковник Вашингтон, восхищались стариком, как бы сильно они ни сожалели о том, что он делает. К середине дня падали люди с обеих сторон: мэр Харперс-Ферри был застрелен; сын Брауна Оливер, стрелявший через щель в дверях, был смертельно ранен; еще двое людей Брауна были застрелены, когда пытались переплыть реку; А одного из людей, которых Браун отправил под флагом перемирия, толпа оттащила от гостиницы, где его держали, к Потомакскому мосту и казнила - его тело упало в реку и доплыло до мелкого бассейна, где люди использовали его в качестве "привлекательной мишени" до конца дня. Его можно было видеть еще день или два "лежащим на дне реки, с ужасным лицом, все еще демонстрирующим его страшную предсмертную агонию".
Губернатор Вирджинии Генри А. Уайз попытался восстановить порядок в Харперс-Ферри, назначив командиром полковника ополчения Роберта У. Бейлора, и к ночи Бейлор решил предложить лидеру мятежников еще один шанс сдаться. Он послал к пожарной каланче пожилого человека с белым платком, привязанным к зонтику, но этот мужественный гражданин не смог убедить Брауна согласиться на безоговорочную капитуляцию, и хотя были предприняты еще две попытки, Браун не сдался - он не сдастся, если ему не позволят уйти с теми из его людей, кто остался в живых, и телами убитых. Полковник Бэйлор не мог принять такие условия, и Браун должен был это понимать.
Последнюю попытку убедить Брауна сдаться предпринял капитан Синн из ополчения Фредерика, который позвонил в пожарную каланчу и был приглашен Брауном внутрь. Синн застал его в мече Фридриха Великого, с карабином "Шарпс", с большим ножом "боуи" на поясе и полным жалоб на то, что его людей "перестреляли как собак", когда они несли флаги перемирия. Синн довольно грубо ответил, что люди, взявшие в руки оружие против собственного правительства, "должны ожидать, что их перестреляют, как собак". Браун не стал возмущаться, а просто ответил, что "он взвесил ответственность и не должен от нее уклоняться". Он настаивал на том, что его последователи "не убивали безоружных людей", но Синн указал на то, что мэр был безоружен, когда его убили. Браун сказал, что если это так, то он "глубоко сожалеет об этом". Эти два человека, хотя и были противниками, явно уважали друг друга. Синн перешел улицу к отелю и вернулся с хирургом, чтобы осмотреть раны сына Брауна Уотсона; хирург сразу увидел, что молодой человек умирает и что ничего больше нельзя сделать, кроме как устроить его как можно удобнее.
После ухода капитана Синна и хирурга люди Брауна и его пленники устроились на ночь, как могли, в полной темноте и холоде его крошечного "форта". Браун, имея за плечами опыт войны в Канзасе, велел своим людям зарядить все винтовки и сложить их у бойниц, чтобы не пришлось перезаряжать при нападении; затем они с полковником Вашингтоном сели за стол и дружески поболтали, и Браун заверил Вашингтона, что вернет меч президента Вашингтона неповрежденным, поскольку это, похоже, было главной заботой Вашингтона. Время от времени Оливер Браун стонал и умолял избавить его от мучений, на что отец отвечал ему сначала: "О, ты это переживешь", а затем более резко: "Если ты должен умереть, умри как мужчина".
Многие биографы Брауна отмечают резкость этих замечаний умирающему сыну, и, конечно, для современного уха они звучат бесчувственно, но любовь Брауна к сыновьям и скорбь об их утрате были сильны, вне всяких сомнений: его дух был ветхозаветным, а не новозаветным, и, подобно Аврааму, его подчинение воле Бога было абсолютным и беспрекословным. Если Господь потребовал принести в жертву еще двух его сыновей, чтобы положить конец рабству, значит, так тому и быть. Его мальчики и он сам должны были принять волю Бога с мужеством, как это сделал Исаак на горе Мориа: отсюда и суровый совет Оливеру "умереть как мужчина".
К одиннадцати часам Оливер замолчал, и Браун сказал: "Думаю, он мертв". Тихое дыхание Уотсона Брауна свидетельствовало о том, что он еще жив, хотя бы чуть-чуть. Внутри пожарного домика, большую часть которого занимали две пожарные машины со шлангами, находились два мертвых или умирающих мальчика; тело одного из последователей Брауна, убитого при стрельбе через щель между главными дверями; сам Браун и пять его людей, вооруженных винтовками и револьверами Шарпса; полковник Вашингтон и еще десять заложников. Это было маленькое, тесное помещение, и не могло не радовать то, что около часа ночи на смену ополченцам пришли морские пехотинцы Ли: сапоги грохотали в унисон, приказы отдавались и четко выполнялись - появление регулярных войск могло означать только то, что штурм неминуем.
Ли тщательно продумывал свои планы. Теперь, когда пожарная каланча была окружена пехотинцами, он был уверен, что никто не сможет сбежать. Он приказал лейтенанту Грину выделить группу из двенадцати человек для штурма, плюс троих особо крепких, чтобы выбить двери кувалдами, и вторую группу из двенадцати человек, чтобы войти следом за ними, когда главная дверь будет взломана, и дал понять, что все они войдут с незаряженными винтовками - чтобы пощадить заложников, штурм должен был вестись штыками; выстрелов не должно было быть. У Грина не было даже револьвера - поскольку приказ пришел из Белого дома, он предполагал, что его морские пехотинцы срочно требуются для выполнения каких-то церемониальных обязанностей. Они были одеты в парадную форму, а он вместо пистолета и более тяжелой шпаги, которые он обычно носил на поясе, идя в бой, был вооружен лишь своим офицерским парадным мечом - знаменитым "мамелюком" морской пехоты в память о штурме Триполи, с простой рукоятью из слоновой кости и тонким изогнутым клинком, изысканным, декоративным, но хлипким оружием, предназначенным скорее для церемонии, чем для боя. Майор Рассел, начальник расчета, как офицер, не участвующий в боевых действиях, имел при себе только ротанговый рубильник, но, будучи морскими пехотинцами, эти офицеры не были обескуражены перспективой штурмовать здание практически безоружными.