Виктория КЛЕЙТОН
ОБЛАКА СРЕДИ ЗВЕЗД
Глава 1
Первый день ноября, день, в который моего отца арестовали по обвинению в убийстве, с утра обещал быть безоблачным. Обычно к середине осени стены моей комнаты, находившейся наверху, покрывались пятнами от сырости, и старый обогреватель приходилось держать включенным всю ночь, чтобы хоть немного согреться. В тот замечательный день небо было подобно опаловому стеклу, сквозь которое пробивался слабый розоватый свет, а в воздухе разливалось какое-то умиротворяющее спокойствие. Меня переполняло предчувствие грядущих радостных перемен, поскольку я была молода, — мне едва исполнилось двадцать два года. К тому же я была влюблена, как мне тогда казалось, и мечтала стать знаменитым поэтом. И хотя я вряд ли могла бы вспомнить, кто объявил наш мир лучшим из всех возможных миров, но в тот день готова была поклясться, что это утверждение абсолютно справедливо.
За окном, что у моей постели, — пожелтевшая, но еще не облетевшая листва тополиных веток, казалось, отлитых из бронзы. Я начала придумывать первую строчку своего сочинения. «Бронзовые листья трепетали на ветвях как ярмарочные флажки…» «Флажки»? Может быть, лучше — как «развернутые знамена»? Поднявшись с постели, я облачилась в свой наряд демиурга, села за стол и стала затачивать карандаш, предаваясь раздумьям.
Обратившись за вдохновением к природе, я увидела, что Марк Антоний крадется за воробышком, и резко забарабанила пальцами по стеклу. Птица упорхнула у охотника прямо из-под носа. Разглядывая рыжий мех недовольно мотавшего головой Марка Антония, я подумала вдруг, что, хотя и спасла только что маленькую пташку от неминуемой гибели, рано или поздно ее час все равно наступит. Но я всей душой ненавидела хищнические инстинкты и никогда не могла смириться с ними. Будучи совершенно поглощенной своими наблюдениями, я не заметила, как зацепилась рукавом за край стола и, резко дернувшись, порвала театральную робу.
Меня охватила досада за свою неловкость — это было мое любимое одеяние, которым я очень дорожила, сделанное из темно-синего шелка, с бархатной оторочкой янтарного цвета, усеянной серебряными и золотыми звездочками. Мой отец, Вальдо Бинг, надевал этот наряд, когда исполнял роль герцога Просперо, принесшую ему бешеный успех. Он получил тогда огромное количество писем и поздравлений с выражением горячего и трепетного восторга. Шум вокруг его имени не утихал еще долгое время, и отец с тех пор остался одним из самых знаменитых актеров в Лондоне. Но роль Просперо он получил в 1973 году, то есть пять лет назад, и нельзя было сказать, что с того момента ему еще раз так же повезло.
Трудно объяснить, в чем причина дальнейшего невезения, — внешне вроде бы не было никаких предпосылок, но все же я чувствовала, как с тех пор все в нашей жизни пошло вкривь и вкось. Экспериментальный театр будто бы был на подъеме, в нем собрались выдающиеся актеры, имелся довольно большой репертуар и хорошие сценические возможности. Возможно, отцу вскружил голову успех «Бури»? За довольно короткий период он получил несколько главных ролей, но все они казались ему недостаточно «гипнотическими» после шумного триумфа мага Просперо. Он так глубоко вошел в этот образ, что в другом амплуа себя уже просто не мыслил.
Я снова выглянула в окно и увидала Лавди, нашего садовника. Лавди был просто одержим страстью к небольшому наделу земли. Он ухаживал за лабиринтом, тщательно обрабатывая его, пока ловушки из зелени не заполонили почти всю территорию и позади дома. Начал он с тиса, затем привел в порядок и кусты бирючины, слишком сильно и беспорядочно разросшейся, а затем перешел и к остальным деревьям, так что летом мы каждый раз просыпались под стук ножниц, которые он не выпускал из рук с рассвета до самой ночи.
Лавди создавал этот лабиринт, подчиняясь какому-то таинственному и непоколебимому убеждению в необходимости непрестанно сражаться с дьяволом. Он верил, что все трудности в его жизни возникают из-за постоянных происков сатаны, направленных против него лично.
— Хэрриет, — раздался голос Порции, дернувшей ручку двери, — чем ты занимаешься?
Я спрятала в ящик стола мою «Оду к Пульхерии», сбросила робу и, отперев дверь, забилась в постель под одеяло.
В семье нас было семеро. Моя мама, звали ее Кларисса, тоже была актрисой и раньше играла в шекспировских спектаклях, причем с большим успехом, как в пятидесятые, так и в шестидесятые годы. Но к началу моего повествования она уже давно оставила сцену. Старшему и единственному моему брату Оберону, которого все звали Брон, исполнилось двадцать шесть лет. За ним по возрасту шла Офелия — ей было двадцать четыре, дальше я и Порция, а последней была двенадцатилетняя Корделия.