Едва Гообар кончил, нак снова появился Тер Аконьян с бумагой в руке. Он прочел:
— «Совет астрогаторов — команде корабля.
В ближайшие годы человечество начнет совершать трансгалактические перелеты. Для них потребуются промежуточные космические станции на небесных телах, движущихся поблизости от солнечной системы. Положение системы альфа Центавра делает ее естественной базой таких станций для полетов в направлении к южному полюсу Галактики и к Облакам Магеллана. Обсудив все это, совет астрогаторов решил:
1. Продолжать попытки связаться с населением Белой Планеты.
2. Эти попытки могут закончиться гибелью корабля. В таком случае последующие экспедиции возобновят их, но постройка космической станции будет отсрочена на четверть века. Во избежание этого, прежде чем „Гея“ попытается связаться с Белой Планетой, из планет альфы Центавра будет выбрана одна, наиболее подходящая для постройки космической станции. Оставленные на ней механизмы начнут работу под управлением одного человека. Совет астрогаторов решил поручить эту работу механевристу — пилоту Зорину, так как он обладает всесторонним политехническим образованием и большим опытом в строительстве космодромических станций».
Астрогатор кончил чтение и оглядел зал, и тут я заметил, что сидевшая внизу Анна встала и вышла в боковую дверь. Из средней зоны протиснулся вперед Зорин, поднялся на возвышение. Легкий гул, послышавшийся в зале при последних словах Тер Аконьяна, утих. По законам межпланетной навигации человек не может оставаться на космодромической станции один и должен иметь хоть одного товарища. Зорин сейчас должен был его выбрать. Зал сосредоточенно утих, хотя все мы знали, что пилот сделал свой выбор заранее и сейчас только ищет того, кого выбрал себе в товарищи. Вдруг сердце у меня дрогнуло. Напрасно я говорил себе, что это бессмысленно, невозможно: кто я такой для Зорина? Только один из членов команды, едва знакомый человек… Вот будь на моем месте Амета…
Головы собравшихся чуть заметно приподнимались навстречу взгляду пилота и чуть заметно же опускались, когда он миновал их, и это напряженное ожидание проходило по залу, как волна. Потом его глаза остановились на мне так упорно, что, сам того не замечая, я встал.
— Ты согласен? — донесся до меня, словно издали, голос Первого астрогатора.
— Согласен, — ответил я, и зал глухо зашумел.
Зорин и Гообар беседовали с астрогаторами; потоки людей спускались сверху, окружали возвышение. Я вышел в пустой, тихий коридор. Во мне не было ни возбуждения, ни гордости, ни радости — ничего. Я шел долго и вдруг остановился: ноги сами принесли меня в фойе концертного зала. Сердце у меня сжалось, я подумал об Анне. Куда она могла пойти? Я приостановился, потом ускорил шаги.
Ближайший лифт поднял меня к саду. Я увидел Анну еще издали: она сидела на траве, густо усеянной незабудками. Раскрытыми ладонями она прикасалась к цветам, словно слепая. Я остановился позади нее.
— Это ты… — негромко произнесла оиа, но не тоном вопроса. Я присел в траве рядом с ней. Со стороны это должно было показаться смешным: двое взрослых людей сидят в траве, как дети.
— Ты был на собрании до конца? — спросила Анна.
— Да.
— Зорин?
— Да.
— И ты?
— Да.
Она молчала.
— Ты слушала потом дома? — спросил я.
— Нет.
— А откуда ты знаешь? Она подняла голову.
— Я так думала. А ты?
— Нет, — удивленно ответил я. Она усмехнулась.
— Ты всегда догадываешься последним.
С лицом у нее делалось что-то странное; я видел, как она старается улыбнуться. Потом она отвернулась, а когда снова взглянула на меня, то была уже вполне спокойна. Вдруг она спросила меня:
— Ты вернешься?
Я быстро приподнялся.
— Дорогая… Я вернусь, конечно, вернусь, но, знаешь, не только я ухожу от тебя… мы оба расходимся в разные стороны.. А ты вернешься? — Я пытался улыбнуться и говорить весело, но Анна осталась серьезной.
— Да, — ответила она. — Я, наверное, вернусь.
— Это хорошо. Она взглянула на меня, ее темные глаза были совсем близко.
Поиски продолжались месяц; обсерватория работала днем и ночью; телетакторы и радарскопы неустанно вглядывались в пространство, и в результате выбор астрогаторов пал на безыменный астероид диаметром около 400 километров, обладавший полем притяжения ничтожным, но совершенно достаточным, чтобы человек мог передвигаться по его поверхности, не опасаясь улететь в пустоту.
«Гея» облетала его в течение двух недель. За это время тектоники убедились, что скала достаточно прочна и может просуществовать еще тысячелетия; вслед за тем на астероид стали перебрасывать машины, строительные материалы и запасы провианта.
Строительные автоматы быстро вгрызались в скалу и сделали в ней два круглых углубления; в одном поместилась сводчатая жилая камера с запасами воздуха, в другом — атомный котел, который должен был снабжать нас теплом и электричеством.
День за днем грузовые ракеты перевозили иа планетоид материалы и части для постройки будущего радарного передатчика. Наконец последние грузы легли на каменистый грунт среди скал.
Мы коротко и просто попрощались с товарищами, сказали близким такие слова, какие говорятся перед краткой разлукой. Когда мы с Зориным, уже в скафандрах, но еще с поднятыми забралами шлемов, сошлись у мостков взлетного пути, на котором уже стояла готовая к старту ракета, из-за колонн выскочила вдруг девочка, обеими руками обнимавшая огромный букет белой сирени, и загородила нам дорогу.
Мы остановились, а девочка, четырехлетняя толстушка с мышиным хвостиком косички и густым румянцем на щечках, подняла букет и подала его Зорину.
— Вот тебе, — сказала она. — А но-гда вернешься, ты будешь опять рассказывать нам сказки?
— Конечно, — ответил Зорин. — Как тебя зовут?
— Магда.
— Кто тебе дал эти цветы?
— Никто, я сама.
Она облегченно вздохнула, видя, как хорошо удалось ей исполнить свой замысел, а потом, заметив приближающихся астрогаторов, умчалась что было духу.
Тер Аконьян, Пендергаст и Ирьола молча пожали нам руки. Зорин первым втиснулся сквозь узкий люк в ракету и протянул руку за букетом, который я ему осторожно подал. Потом я, в свою очередь, спустил ноги в люк.
Букет сирени стоял в стеклянной банке у окна. Сидя за столом, я видел, как автоматы бурят шпуры в скале, десятки шпуров, складывающихся в концентричесиие круги. Потом они закладывали взрывчатку и исчезали. Взрыва не было слышно. Скала, охваченная огнем, вставала дыбом, метала в небо дым и камни. Почва дрожала, и с кистей сирени осыпались мелкие крестики цветов. В безвоздушном пространстве дым опадал, как железные опилки. Автоматы выползали из укрытий, спускались в воронку, укладывали слои металлических слитков. В поле зрения появлялся излучатель, вытягивал головку на длинной стреле и поворачивал ее во все стороны совершенно так, словно бы смешная железная жирафа оглядывалась в поисках воображаемых листьев.
Ослепительная сине-стальная молния. Металл, расплавленный излучением, распределенный по поверхности воронки, остывал. Автоматы ползали по шероховатой поверхности, обтачивали ее, выглаживали, полировали, пока она не начинала блестеть, как ртуть. Другие автоматы шли дальше, копали фундамент под антенную мачту. Грунт слегка дрожал. Все больше белых лепестков осыпалось с веток…