Потолочная лампочка слабо освещала нас обоих — две серебряные фигуры посреди темных металлических стен.
— Что это значит? — спросил он наконец.
— Иду с тобой.
— Это бессмысленно!
— Не думаю.
Он секунду стоял не двигаясь, потом засмеялся по-своему — почти беззвучно — и взял меня за руку. Я противился, чувствуя, что он хочет переубедить меня.
— Слушай. — Он понизил голос. — Ты помнишь, для чего нас послали сюда?
— Помню.
— «Гея» может не вернуться.
— Знаю.
— Кто-то должен остаться, чтобы достроить станцию.
— Хорошо, но почему идешь ты, а не я7
— Потому, что я лучший механеврист, чем ты.
На это мне было нечего ответить. Он взялся за рычаг, но еще раз обернулся ко мне.
— Ты пойдешь, — сказал он, — если мне не удастся. Ладно?
— Ладно. — ответил я, удивленный прямотой этого разговора. — Я буду поддерживать связь с тобой по радио, — добавил я.
Он молча перевел рычаги. Раздался свист воздуха, всасываемого внутрь камеры. Шлюз опорожнялся, стрелка манометра медленно падала к красному нулю, поколебалась над ним и легла на упор шкалы. Зорин нажал на большие рычаги выходного клапана. Тот не открылся. Он проворчал что-то и надавил сильнее. Дверь дрогнула, но еще противилась. Я нажал плечом; она медленно приоткрылась, и к нашим ногам хлынула струя сыпучего песка.
Наконец дверь открылась. Зорин приподнял правую руку, сказал: «Пока!» — и исчез из виду так быстро, что я даже не заметил, в какую сторону он пошел. Я высунулся в полуоткрытую дверь и только тогда увидел его: он шел уже метрах в пятнадцати от меня, погружаясь почти до половины бедер в сыпучий песок, переливавшийся вокруг его ног при каждом шаге. Я огляделся, ища вдалеке купол атомного котла, так как там же находилось и укрытие автоматов. И вдруг я вздрогнул: в темноте сверкнула короткая молния, за нею еще три-четыре послабее.. Метеориты!
— Как дела? — спросил я в микрофон, чтобы сказать что-нибудь.
— Как сироп, — ответил он немедленно.
Я умолк. Молнии вспыхивали то там, то сям — можно было подумать, что какие-то невидимые существа ведут световую сигнализацию. Вдруг я вспомнил, что стою снаружи. В этом не было смысла: уж если подвергать себя опасности, то нужно было идти с ним. Я вернулся в шлюз и потерял Зорина из виду. Подняв руку, я оперся ею о стальную притолоку двери. Теперь я мог свободно смотреть на циферблат часов на руке и в то же время оглядывать горизонт в открытую дверь. Он сверкал непрерывно. Вглядываясь во вкрадчивое движение секундной стрелки, я ждал. «Еще три минуты», — подумал я, а вслух спросил:
— Идешь?
— Иду.
Эти вопросы и ответы повторялись еще несколько раз. Потом я одновременно увидел две далекие вспышки и услышал подавленный вскрик.
— Зорин! — окликнул я.
— Ничего, ничего, — сдавленно ответил он.
Я глубоко перевел дыхание. Нет, конечно, метеорит не попал в него — будь это так, он бы погиб на месте.
«Идешь?» — хотел я спросить, но голос замер у меня в горле. В наушниках слышался резкий шум.
— Ну, пусти… — невнятно бормотал Зорин. — Зачем держишь? Ну же!..
— С нем ты говоришь? — спросил я, чувствуя, что волосы у меня становятся дыбом.
Он не ответил. Я слышал его затрудненное дыхание, словно он боролся с кем-то. Одним прыжком я очутился снаружи.
— Зорин! — крикнул я так, что в ушах у меня зазвенело.
— Сейчас, сейчас, — ответил он тем же сдавленным голосом.
Вдруг песок задрожал, зашевелился в одном месте: там вынырнула серебряная искра скафандра, выпрямилась и медленно двинулась вперед.
«Он упал, — подумал я. — Но с кем же он говорил?» Оставив этот вопрос на более позднее время, я вернулся в шлюз. Вскоре Зорин проговорил:
— Готово. — И забормотал что-то, видимо раскапывая дверь укрытия, занесенную песком.
— Начинаю операцию, — произнес он через минуту.
Это тянулось дольше, чем я предполагал: полчаса по моим часам, но если измерять время напряжением моих нервов, то целые века. Наконец он сказал:
— Ну вот, теперь они будут как кролики. Возвращаюсь.
Не знаю, было ли это иллюзией, но мне показалось, что молнии участились. Раз и другой почва задрожала. От этой дрожи, на которую в камере мы не обращали внимания, сердце у меня забилось ускоренно. Зорин возвращался удивительно медленно. В наушниках раздавалось его дыхание, такое тяжелое, словно он бежал, а ведь он двигался медленнее, чем когда шел туда. Полный нетерпения и тревоги, я раза два выходил из шлюза. Белый кружок солнца А прикасался к скалистому горизонту. Ночь подходила к концу. Нужно было ожидать, что метеоритный дождь скоро усилится.
— Ну что ты медлишь? — закричал я в конце концов.
Он ничего не ответил, только тяжело дышал. Я не мог этого понять: прогулка не была такой изнурительной, особенно для него.
Вдруг он заслонил собою вход. Вошел в шлюз поспешно и как-то неуверенно, закрыл дверь и сказал:
— Войди внутрь.
— Я подожду.,. — начал я, но он резко прервал меня:
— Войди внутрь! Я сейчас приду.
Я повиновался. Через минуту он вошел, уже без скафандра — оставил его в шлюзе. Медленно подошел к столу, под лaмпy, приблизил руку к глазам, растопырив пальцы, и что-то пробормотал.
В сутуловатости его широкой спины было что-то страшное.
— Что с тобой7 — шепнул я.
Он оперся руками о спинку кресла.
— Я плохо вижу, — глухо произнес он.
— Почему? Метеорит?..
— Нет. Я упал.
— Ну и что же?
— Споткнулся о тот разбитый автомат…
— Говори же!
— Кажется, у него был разбит котел… Знаешь, атомное сердце…
— И ты упал ТУДА?! — вскричал я в ужасе. Он кивнул головой.
— Присоски, знаешь… магнитные присоски на башмаках зацепились за железо, и я никак не мог освободиться…
Спокойствие возвращалось. Я знал: нужно действовать немедленно. Метеорит разбил наш автомат так метко, что обнажил его атомное сердце — контейнер с радиоактивным веществом, — и Зорин, падая, всем телом прильнул к мощно излучающим обломкам.
— Что ты чувствуешь? — спросил я, подходя к нему.
— Не приближайся. — сказал он и отступил на шаг.
— Зорин!
— Я могу убить тебя. Надень защитный скафандр.
Я кинулся в другую кабину, надел тяжелый металлический панцирь. Я не мог застегнуть его на груди — так дрожали у меня руки. Когда я вернулся, Зорин полулежал в кресле.
— Что ты чувствуешь? — повторил я.
— Собственно говоря, ничего. — Он говорил с паузами, как безмерно усталый человек. — Когда я упал, то сразу увидел фиолетовое облако… пульсирующее облако… В глазах у меня потемнело… Там, у автоматов, я действовал почти вслепую.
— Ты меня видишь? — спросил я, подойдя.
— В тумане…
Я знал, что это значит. Жидкость внутри глазного яблока начала флуоресцировать под действием излучения. Индикатор на столе, на расстоянии двух метров, предостерегающе тикал: все тело Зорина стало радиоактивным. Должно быть, он получил огромную дозу.
— Болит у тебя что-нибудь?
— Нет, только слабость… и все уплывает… Я взял его за плечи.
— Пойдем, ляжешь.
Он тяжело оперся на меня и двинулся к койке. Когда он уже лежал, укрытый одеялом, а я возился, перебирая запасы лекарств, мне было слышно, как он пробормотал:
— Глупо…
Когда я позже подошел к нему, он заговорил о каких-то сигналах, об автоматах, о «Гее». Я пощупал у него пульс: была сильная горячка. Я решил, что он бредит, и не обратил на его слова внимания. Вскоре он вовсе потерял сознание. За несколько часов я провел тщательные исследования; они показали, что пораженный костный мозг не вырабатывает кровяных телец. У меня было шесть ампул консервированной крови, и я сделал ему переливание, но это было каплей в море.