Мужественное, открытое лицо, волевой подбородок, образ, с первого взгляда вызывавший доверие. Опустив руку на руль, человек стоял рядом с большим, сияющим хромом, мотоциклом. Да, да, да, да, да! Отец, мать сказывала, называл его Мустангом. Вот он улыбнулся скупой, но сразу окатившей волной отрады ее сердце, улыбкой, и протянул ей руку:
– Иди же сюда! Ну?
Место их семейной скорби неожиданно оборачивалось средоточием радости и восторга. Не задумываясь ни на секунду, Лимбо соскочила с бомбы и подошла к нему. Как это было возможно, как получилось – она даже не пыталась анализировать. Ни тревоги, ни сомнения, одно лишь безграничное к этому человеку доверие.
Он протянул ей шлем, странной формы капсулу ярко зеленого цвета.
– Надень-ка! Нам с тобой предстоит долгая и дальняя дорога, дочь, – чтобы никогда больше не разлучаться! Отправляемся немедленно. Согласна?
Он вскочил на сиденье, нажал кнопку стартера. Когда мотор, взревев, перешел на ровный, прозрачный звон, похлопал ладонью по седлу позади себя:
– Ты готова? Прыгай!
Испытывая абсолютную, щемящую, щенячью радость, всецело в ней растворяясь, Лимбо запрыгнула на заднее сиденье и, обхватив человека впереди, руками, приникла к его спине щекой. О, боги, никогда еще, никогда в своей жизни она не чувствовала себя более защищенной, и более на своем месте! Просто невероятное возвращение к истокам.
Брэм воткнул скорость, и, накручивая газ, одновременно плавно отпустил сцепление. Застоявшийся Мустанг рванул с места...
В тот же момент Лимбо почувствовала, как невидимая сила буквально вырвала ее из сиденья и отшвырнула в противоположную порыву призрачного гонщика сторону. Лимбо видела, как расступилось и вновь сошлось пространство, как Мустанг с седоком исчезли в открывшемся на миг проеме. Руки ее сомкнулись, обнимая пустоту, она куда-то полетела, переворачиваясь в воздухе, и упала на пол, пребольно при этом ударилась, почти расшиблась. Прокатившись по бетонной поверхности кубарем, она врезалась в стену и наверняка разбила бы себе голову, если бы на ней не оставалось того странного ярко зеленого шлема. Оглушенная падением и последующим ударом, она некоторое время не слишком внимательно следила за происходящим, а напрасно, поскольку вокруг продолжали твориться по-настоящему интересные вещи.
Пыря выскочил на бомбу с ногами, как на табуретку, и балансировал на ней над пропастью, буквально, пританцовывая, притаптывая своими блестящими штиблетами.
– Смотрите, кто пришел! – кричал он весело, в каком-то залихватском восторге. – Господин полковник Лунгин! Вовремя, ничего не скажешь! Что-то вас, голубчик, давно видно не было, мы уж даже волноваться начали. Все думали-гадали, где старый вояка запропал? Почему не появляется? Как, думали, без него-то обойтись может? Нет, не обошлось! Вот он, собственной персоной! Жив, курилка! Наше вам, как говорится в таких случаях, с кисточкой!
Никогда еще Лимбо не видела Пырю в таком возбужденном состоянии. Тем более не думала, даже не предполагала, что тот может опуститься до жаргонных выражений, и вести себя так... разбалансированно. Но, памятуя, что жизнь постоянно преподносит сюрпризы, не очень-то и удивилась. Поняла, уловила какой-то внутренней чуткой мембраной, что только что тот, кого она легкомысленно называла Пырей, примерил мундир темнейшего и расправил плечи. Он принял логику войны на уничтожение, а, значит, грядет шторм. Тысячеокий. И Тысячеликий!
– Что, молчите? – продолжал, между тем, фиглярствовать перед полковником альфа. – Сказать нечего? Ах, забыл! Да вы ведь не можете говорить! А почему вы не можете говорить, не напомните? Сюда, сюда, на ушко. Да потому, что мы – мы! – так вам определили. Но вы все равно нашли, как нам навредить! Мы посылаем их подслушивать, а они подглядывают! Мы запрещаем им разговаривать, так они, понимаешь, эсэмэски шлют! Надо было сразу, тогда еще, вам голову оторвать. Было бы обычное безголовое привидение, каких полным полно. Любо-дорого, другого и желать нельзя! Ничего, ничего, теперь уж точно поквитаемся!
Лимбо не верила своим ушам. Весь этот поток бахвальства и брани, – откуда он, почему? И вдруг она поняла: а ведь темнейший боится. Вот этого старого полковника боится – нелепого призрака с трясущейся головой. И все потому, что не знает, не понимает, откуда тот черпает свою силу, и что, а может даже – кто, стоит за его спиной.
Командир Лунгин находился между ней и Пырей, как бы прикрывая ее от него своим телом. Странное дело, то ли ей так виделось с уровня пола, на котором, притихнув и не замечая холода, она продолжала лежать, то ли он действительно вырос, только ей призрак показался огромным. Полковник теперь был вровень с альфой, и пока тот подпрыгивал и пританцовывал на изделии, спокойно слушал его речи, сунув руки в карманы куртки и сбив на затылок папаху. Внезапно он оглянулся и стал искать кого-то взглядом. Найдя Лимбо, он подал ей короткий, резкий жест рукой, который следовало понимать однозначно: вали-ка отсюда, дочка. Потому что сейчас начнется.
Потом старый воин медленно натянул перчатку на правую руку, которую всегда носил, сжимая в левой. Он проделал это с таким видом и таким выражением, точно это был самый важный и необходимый его доспех. Затем он потянулся к своду, на котором пуще прежнего бесновалась бессонница, зачерпнул полную ладонь этого сумасшедшего варева и швырнул его в гогочущего альфу. Лимбо видела, как под его рукой светящаяся мишура расступилась, будто масляная пленка на поверхности супа, и из-под нее выглянула аспидная, непроглядная чернота. Нет, это совсем не Облако возмездия, подумала она. То, что открылось ее взору скорей походило на другое – на океан гнева. Она видела, как мгновенно, из ничего, он вскипел, вздыбился и разбежался волнами.
Пыря загоготал пуще прежнего, и тут же перестал быть собственно Пырей, обратившись в Сэма-цэрэушника. Сэм по-крабьи растопырил руки и точно клешней пощелкал бейсбольной перчаткой на руке, – ей-то он и поймал запущенный в него полковником курящийся сгусток. Достав ком из перчатки, он подбросил его вверх, как бы примериваясь к собственному броску, но вместо этого неожиданно проглотил, тут же расплывшись широкой довольной улыбкой. Какое-то время улыбка парила в пространстве в гордом одиночестве, после чего ее последовательно примерили на себя девочка в розовом платье с зонтом в руке, и белый пушистик. Такая себе попятная трансформация, кинолента, запущенная в обратную сторону. Последний персонаж отряхнулся, точно выбравшаяся из воды собака, со звоном превратился в огненную комету, целеустремленную и неудержимую, и сразу бросился на полковника. Тут-то и случилась, что называется, битва титанов.
Огненно-черный вихрь завертелся посреди сузившегося пространства и, ударяясь о стены, исторгая молнии и громы, стал носиться по залу. Свод полыхнул, озарился пламенем и, точно горящая рубероидная кровля, плавясь и оплывая, принялся истекать огненными бомбами. Огромные капли чего-то, ужасно похожего на смоляной вар, полетели вниз с шумным фырчаньем, и с лихим уханьем, раскидывая кипящие брызги, стали биться о пол. Тут и Лимбо сообразила, наконец, что пора уносить ноги. Спасать кого-то, тем более – геройствовать ей сразу расхотелось. Данунах, думала она, данунах!
Она бросилась к выходу, благодаря провидение – или кого ей следовало благодарить? Отца? – за шлем на голове.
Не успела. Ни поблагодарить, ни добежать.
Что-то тяжелой кувалдой ударило ее по голове, и еще наподдало, и толкнуло в шею. Теряя равновесие, она ласточкой вылетела в щель прохода между стеной и защитным затвором, и уже там, растянувшись в очередной раз на полу, ощутила, как облизало нестерпимым жаром спину.
– Ой-ой-ой! – не в силах сдержаться, зашлась она от боли в крике. – Мазафак! И вдруг замолчала, потому что и боль тоже вдруг прекратилась. Лимбо только почувствовала, что кто-то гладит и легонько похлопывает ее по спине широкими и холодными, как резиновые грелки со льдом, ладонями, и эти прикосновения мгновенно унимали и жар, и боль.
– Тише, миленькая, тише, – сквозь отлетающее марево помрачения слышала она как бы и знакомый голос. – Уже все прошло, правда? Вот, видишь...
Когда отдышалась, и в глазах перестали отплясывать гопак огненные зайцы, она повернула голову и узнала склонившегося над ней Лакшина.
– Вы? – только и спросила, впрочем, не особо удивившись, потому что предугадала ответ.
– Конечно, я! А кто же еще? – жизнерадостно согласился расторопный и своевременный помощник. – Старый капитан, замшелый, ка пенек в лесной чаще. Кто, кроме него, еще готов всегда подставить плечо? Эти что ли?
Проследив взглядом дальше, куда указывал Лакшин, Лимбо увидела еще двух человек. Склонившись над неким механизмом сбоку от затвора, они на пару крутили ручку, по виду такую же, как на обыкновенной лебедке. Механизм скрежетал весьма своеобразно и характерно, Лимбо вспомнила, что уже некоторое время, помимо собственных криков, она слышала эти звуки. Кажется, что слышала.