— Хороши послевоенные? — спросил хозяин.
Мишка только из уважения к хозяину неестественно улыбнулся, хотя ему было не до схема. Тащился куда-то в конец поселка — а где тут начало, где конец, никому неизвестно, — вывозил в грязи новый плащ и в заключение вместо выпивки тебе показывают каких-то двойняшек, да еще спрашивают твое мнение.
А кто их там разберет, хороши или нет. Кажется, ничего. Даже вон вихорчики на затылках одинаковые. Если в тятьку вымахают, то ладные будут мужики.
Но не успел Мишка высказать своего мнения, как прибежала Аннушка и загнала ребят в комнату.
— Мне идти? — спросил Мишка, пряча отчаянные глаза. Он уже давно сообразил, что перед ним не тот, за кого он в слепой злобе принял этого человека, и на душе у него стало очень нехорошо.
— Пойдем ужинать, — строго приказал хозяин. — Тебя как звать-то?
— Мишкой зовут.
— Кто зовет?
— Да все.
— Это плохо. Вроде человек взрослый, а — Мишка.
Невесело улыбнувшись. Мишка отчаянно махнул рукой:
— Как ни назови, хоть горшком, в печку только не ставь.
— Это так, — согласился хозяин. — А отца как звали?
— Назаром.
— Вот это порядок. Михаил, значит, Назарович. А меня давно уже все называют Ильей Васильевичем.
Через несколько минут они сидели на табуретках у стола, покрытого старой клеенкой, и ели жареную картошку, запивая ее крепким чаем.
Илья Васильевич сказал, что это у него сибирская Привычка — запивать чаем всякую еду.
Очень скверно было у Мишки на душе.
Покончив с ужином, они вышли покурить во двор. Стоя около двери. Мишка слушал неторопливую речь хозяина:
— Ты эти свои замашки брось. В тюрьме не сидел, ну и не стремись туда. Какую тебе обиду сделал Иван Козырев? Ладно, не хочешь — не говори, это твое дело. Кстати, налетать на него не советую. Ростом он пониже тебя, но если размахнется, то уж не обижайся — мало не будет. Да и друзей у него много. Во всяком промахе виноват прежде всего ты сам. Виноватых не ищи на стороне. Понял? И запомни навсегда. Где работаешь-то?
Узнав, за что обиделся Мишка на Виталия Осиповича, Комогоров на минуту задумался.
— Да, Виталий Осипович умеет человека прижать. А ты не обижайся, у него работа потяжелей нашей. Ты не думай, что если он начальник, то ему жить легко. Это, учти, тяжелая должность быть начальником.
Мишка слушал неторопливую речь Комогорова и думал, что этому человеку, наверное, легко живется на земле. И не только потому, что он силен и, по-видимому, очень здоров, но, главное, потому что он знает, как надо жить. Все у него ладно, и на словах, и на деле.
За окном, завешенным белой занавеской, быстро двигался силуэт маленькой женщины. Оттуда доносились приглушенные ребячьи голоса, очевидно, Аннушка укладывала спать близнецов.
Мишке и прежде приходилось бывать в семьях своих случайных друзей, но никогда не испытывал он такого острого чувства одиночества, такой тоски по неведомому теплому дому, как сейчас. Не понимая, в чем тут дело, откуда взялись такие мысли в его мятежной голове, он попытался отмахнуться от них, но не смог. Это было удивительно. Он подумал, что, наверное, такие мысли приходят с годами.
Как бы подслушав его, Комогоров спросил:
— Тебе, Михаил, годов-то много?
— Много. Двадцать шестой.
— А родные есть?
— Нет, наверное. Отец из цыган, говорят, был. В детском доме так меня и звали цыганенком.
Положив тяжелую руку на Мишкино плечо, Комогоров с неожиданной строгостью сказал:
— По годам тебе Михаилом Назаровичем называться надо. А ты все — Мишка. Не заслужил, значит? Рабочего авторитета не заслужил? Ты вот на Ивана Козырева зуб имеешь, а он, двадцати ему не было, уже знатным каменщиком стал. Ванькой такого не назовешь. Язык не повернется. Под его началом старики ходят. Понял? Тебе мой совет, — я тебя старше, — ты слушай: держись за одно место. Полеты эти брось. Помощь нужна — приходи, помогу. Дорогу знаешь. В яму только, гляди, не попадай.
ЖЕНЯ ДОМА
Утром Виталий Осипович сказал:
— Я задержусь сегодня, Женюрка, а может быть, и совсем не приду обедать. Ты не переживай. Служба такая.
— Хорошо, — ответила Женя и подумала: «Скажет, почему задержится, или нет?»
Он не сказал и даже поцеловал ее как-то рассеянно, думая, наверное, о том деле, которое не позволит ему сегодня забежать домой на какие-нибудь десять минуток. Женя горько улыбнулась: и это, товарищи дорогие, называется медовый месяц.
— Ты бы мог вместо меня сейчас поцеловать что угодно. Дверь, например. И, я думаю, не заметил бы. Такой поцелуй отсутствующий.
Он бросился к Жене, роняя по пути плащ, планшет, фуражку… Подняв Женю на руки, стал целовать губы, щеки, волосы. В перерывах между поцелуями он кричал, задыхаясь:
— Не будем мелочны, Женюрка моя. Будем выше мелких обид. Ведь я же тебя отчаянно люблю.
Она устало прильнула к его груди, слушая, как напряженно стучит сердце, и ей стало хорошо, так хорошо, что захотелось не отпускать его от себя.
— Обещаю тебе, — томно сказала Женя, — обещаю: здесь я всегда буду мелочна. Каждый твой взгляд замечу, каждый шаг. Все до капельки высмотрю и не все прощу. Вот так.
Виталий Осипович опустил Женю на пол. Ей казалось, что пол мягко и плавно покачивается под ней, но муж стоял против нее, держал ее за плечи крепкими, надежными руками, заглядывал в ее глаза и говорил веселым голосом:
— Нельзя так. Нельзя замечать все до капельки. Ты же умная, не мелочная. И у тебя есть опыт многих поколений: образцы художественной литературы. Там все сказано, как надо жить, чтобы не впасть в ошибку. Семейный конфликт начинается именно с пустяков, с мелочей. Жена недовольна занятостью мужа — вот уже и начало семейной драмы. А нам с тобой наплевать на это. Мы не такие!
— Ну, хорошо, — согласилась Женя. — Тогда пообедаем в столовой кто когда сможет. Я позвоню Лине, чтобы она тебя прогнала в столовую. Меня до обеда тоже не будет дома. А может быть, и до вечера…
— Субботник? Где? — спросил Виталий Осипович, поднимая с пола свой плащ.
— На бирже, — ответила Женя. Она подняла фуражку и, надевая ее на голову мужа, вздохнула: — Я тебя совсем мало вижу.
Он снова привлек ее к себе и поцеловал, теперь уже по-настоящему, как и полагается любящему мужу. С порога он вдруг сообщил новость, с таким видом, с каким можно было бы сказать: «А на улице-то сегодня дождь»…
— Скоро на бирже хозяин будет. Приезжает Тарас. Письмо вчера получил. Тебе привет…
— И ты молчал целый день! — возмущенно воскликнула Женя. — Наш Тарас!
— Да, — ответил Виталий Осипович, не замечая Жениного возмущения. Перекладывая плащ с руки на руку, он по всем карманам разыскивал письмо. Попутно он сразил Женю еще одной новостью:
— Тарас-то, представь себе, женился.
— На Марине?
— Нет, ее зовут, кажется, Людмила, или вообще Анна. Он застегнул планшет, где тоже не оказалось письма, и, пообещав прислать его с кем-нибудь, ушел.
Дверь захлопнулась. Женя резким движением дважды повернула ключ. Фыркая, как рассерженный котенок, она возмущенно сказала:
— Так вам всем и надо!..
Это относилось к Тарасу и Марине, проворонившим свое счастье, к мужу, который совершенно не умеет быть счастливым. Счастье надо искать, за него надо бороться, беречь его надо. Каждая минута счастливая драгоценна и так же невозвратима, как прожитый день. Берегите свое счастье, дорогие товарищи!
Женя подошла к окну и с третьего этажа смотрела, как муж пробирался по деревянным мосткам и кучам глины и песка, наваленным между недостроенными домами. Все встречные здоровались с ним, он отвечал на приветствия, иногда подзывал кого-нибудь, и тот, кто был ему нужен, торопливо догонял его и некоторое время шел рядом, выслушивая приказания.
Виталий Осипович шел неторопливой, твердой походкой. Шел хозяин вершить свои хлопотливые дела.