— Простите, — смутилась Марина.
— Ничего. Я и сам еще не могу привыкнуть к своему званию.
И он ровным, неторопливым голосом рассказал, что диплом получил только в прошлом году. Родился здесь, в Край-бора, здесь же прошли его детство и юность. Отсюда ушел на войну. После войны вернулся домой, начал работать на стройке комбината. Вот тут-то и повстречался с Виталием Осиповичем, который помог в самом начале его пути. Начал работать и учиться, как многие. Сеточником работает с первого дня. Он первый пустил машину и до сих пор стоит у пульта управления.
О своей работе он рассказал так:
— Проектная мощность моей машины 250 метров в минуту, предельная 275. Вот я стою, гляжу на тахометр и думаю: «А ведь одолею я эту цифру». Начальник смены Петр Иванович мне говорит:
— Ты сюда не гляди, ты вот куда гляди, — и постучал пальцем по цифре 235. — Выше запрещаю. Ишь ты задумчивый какой.
Я говорю:
— Да я и не думаю вовсе.
Ну, терпел я недолго. Как-то в начале зимы было у нас партийное собрание. Тогда только что партком переизбрали. Вопрос стоял о внутренних ресурсах. Я выступил и сказал, что мы боимся использовать даже проектную мощность наших машин. Варщики, химики, отбельщики — те давно нас обставляют, а мы топчемся на месте.
Комогоров, секретарь парткома, спрашивает:
— А ты уверен в машине?
— Уверен, — говорю.
— Что ж ты тогда на месте топчешься? На собрании красивые слова все говорить умеют. Да не все им верят. А ты, как коммунист, покажи другим дорогу. Смелее действовать надо, товарищи!
В тот же вечер, приняв машину, я подошел к пульту, там у нас кнопки. Я нажал «быстрее». Толкнул скорость на 240. Машина выдержала, на другой день я стал смелее, сразу взял 250. Поработал немного, вижу, хорошо идет. Я еще добавил. Стрелка тахометра дошла до 270 и уперлась в ограничитель. Все. Дальше некуда.
Машину видели? Высота ее два фабричных этажа, длина семьдесят два метра. Такая как загудит — с непривычки страшно. Но я привык, смотрю на полотно — это бумажная лента в четыре с половиной метра шириной — бежит ровно, голубые искорки сверкают от трения. Но тут сигналит мне Петр Иванович:
— Осаживай!
Около него электрик, тоже руками машет. Потом он сказал мне, что обмотка ведущего агрегата дымится.
Осадил я машину до проектной скорости.
А уж тут, смотрю, все начальство собралось, но никто не вмешивается. Потом, конечно, всякие разговоры были у главного инженера и в парткоме. Приятные и неприятные разговоры, но, конечно, все деловые. А теперь вся фабрика проектную мощность перешагнула. Это я вам без всяких технических подробностей рассказываю. У вас какое высшее образование? — чуть улыбнулся Рогов.
— Гуманитарное, — ответила Марина. — Но вы не бойтесь, я вас понимаю, — храбро ответила она.
Рогов серьезно посмотрел на нее, но промолчал. Она поняла, что сказала глупость. Но тут у нее возникла одна мысль: а что, если поручить этому рабочему с дипломом инженера самому написать книгу? Тогда ее ничто больше не задержит здесь. Она заключит с ним договор. Можно привлечь главного инженера.
Марина сказала об этом Рогову. Он подумал и нерешительно ответил:
— Не знаю, получится ли. Если с вашей помощью. Надо скорее написать, а то поздно будет. И вообще все это уже пройдено. Не о том писать надо. Не о прошлом. Давайте я лучше о будущем напишу. О модернизации наших машин. Нам сейчас такие машины надо, чтобы километрами бумагу выбрасывали. А мы пока на метры считаем. Ну это, я полагаю, недолго.
Проводив Рогова, Марина оделась и вышла на улицу. Шел двенадцатый час. Новорожденный город лежал в белоснежных пеленках пышных снегов, блестя спокойным ясным светом окон и фонарей. Ниже вдоль реки раскинулся комбинат. Еле слышный доносился шум, не умолкающий ни днем, ни ночью.
Высоко в небе горела рубиновая звезда — Марина догадалась: на трубе. А еще выше над городом, над звездой, в черном небе вспыхивали и гасли зеленые полосы северного сияния. Словно там где-то в необъятной дали работала чудовищная машина, такая, наверное, какую представлял себе Рогов, машина, выбрасывающая в минуту сотни километров бумаги.
Марина смотрела в небо. Вокруг нее везде: по снегу, по домам, по соснам, по ее лицу и одежде — скользили зеленые отблески сияния. Одинаково всех одаривала природа своими большими и маленькими радостями, и если человеку что-нибудь не удается, то в этом виноват прежде всего он сам.
СЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Ветер свистел в ушах. Это Лида сама вызвала ветер. Черная еловая лапа шутя ударила по красной лыжной шапочке и закидала пушистым снегом. Это Лида сама нарочно подвернулсь под ласковую лапу.
Вон там, в самом конце некрутого спуска, под соснами притаился сугроб. Она знает его каверзный характер. Пользуясь своей неприметностью, он ждет, когда она с разгона налетит на него, тогда он вдруг вскинется, подставит ножку, повалит и начнет катать в пушистом снегу. Пусть ждет. Она, если захочет, упадет для своего удовольствия.
Все будет, как она захочет.
Великолепное чувство собственного могущества вообще было свойственно Лиде. Это чувство не исчезало даже тогда, когда ей приходилось подчиняться, потому что она подчинялась обстоятельствам только в том случае, если считала их разумными или необходимыми, но всегда согласованными с ее волей. Иначе бы она не подчинилась.
Особенно сильной и всемогущей чувствовала себя по утрам, возвращаясь с лыжной прогулки.
Перехитрив коварный сугроб, Лида чуть отклонилась в сторону и с размаху взлетела на него.
Весь город открылся перед ней. В это воскресное утро он еще нежится в утренней дреме. Белые дымки тают над крышами. Вспыхивают разноцветные огни в окнах. Город открывает тысячи глаз.
Лида различает крышу своего дома. Там ждет Тарас. Он уже не спит, он думает. Он очень много думает, больше чем говорит. Но Лида привыкла понимать его даже когда он молчит. Тарас не умеет скрывать своих дум.
Он думает о Марине — это Лида поняла еще вчера. Пусть думает. Надо дать полную волю его мыслям. Пусть он еще раз сам поймет, что Марина никогда не любила его и сейчас не любит. Тарас чист и честен. Он поймет.
Лида оттолкнулась палками и ринулась вниз. Ветер, свистя молодецки, кинулся ей навстречу.
Легко дыша, вбежала она на третий этаж. Тарас вышел из кухни в лиловой майке с полотенцем на плече. С порога она бросилась к нему.
Он обнял ее, не поцеловал, а просто прижался лицом к ее волосам. От Лиды пахло тайгой, и на его щеке дотаивал снег, принесенный Лидой на шапочке. Все это родное, как жизнь.
Чай пили не на кухне, как всегда, собираясь на работу, а в комнате, за единственным столом, с которого Лида убирала свои учебники на этажерку. В их бригаде все учились в вечернем бумажном техникуме.
— Ты сегодня никуда не идешь?
— Надо на биржу ненадолго. Хочешь — пойдем вместе.
— Конечно, хочу. — Намазывая масло на хлеб, Лида снова спросила:
— Знаешь, кто приехал?
Глядя на жену, Тарас ответил:
— Знаю.
Наступило молчание. Лида ела не торопясь, аккуратно и с неизменным аппетитом. Тарас отодвинул пустой стакан, закурил и, бросая спичку, равнодушно сказал:
— Нечего об этом и говорить.
Но говорить пришлось…
В это воскресное утро Виталий Осипович зашел за Мариной, чтобы показать ей город.
В феврале даже на севере пахнет весной. Показывается солнце, разгоняя утренний мрак. На пушистом и пышном снегу весь день лежат голубые тени. Пригретые солнцем воробьи самоотверженно кидаются в драку.
Показывая Марине город, Корнев и сам смотрел на него впервые. Никогда у него не находилось времени вот просто так пройти по улицам, посмотреть, как живет город. Он с удивлением убеждался, что очень многое оказалось незнакомо ему. По этим улицам он всегда торопливо проходил, а чаще проезжал, даже не глядя по сторонам. Дома интересовали его, только пока они строились. Он никогда не думал о том, кто там будет жить, какой магазин устроят горторговцы в нижнем этаже.