— Ага, но не из обычных его бизнесменов? — Она задумалась. — И ты не…
— Не — что?
— Не слишком уверенно смотришься… в этой одежде.
Я оглядел костюм и попытался придумать, что о нём сказать. Ничего не придумал.
— И что ты делаешь для папани? Какие услуги оказываешь?
— Кто сказал, что я оказываю услуги?
— У Карла Ван Луна нет друзей, есть только те, кто на него работает. И что именно делаешь ты?
Слова её — что странно — не вызывали ни раздражения, пи злости. Для девятнадцатилетней девушки она была изумительно хладнокровна, и я мог легко сказать ей правду.
— Я трейдер на фондовой бирже, и в последнее время обился успеха. И вот я пришёл — как мне кажется — дать твоему отцу… совет.
Она подняла брови, раскрыла руки и изобразила реверанс, словно говоря, вуаля.
Я улыбнулся.
Она вновь облокотилась на шкаф и сказала:
— Не люблю фондовую биржу.
— Почему?
— Потому что такая фантастически скучная ерунда загребла под себя столько человеческих жизней.
Пришёл мой черёд поднимать брови.
— Я хочу сказать, вместо наркодилеров или психоаналитиков у людей теперь брокеры. Если ты колешься или ходишь к врачу, по крайней мере, это ты — объект, тебя лечат, или калечат, но игра на бирже — это как отдаться громадной обезличенной системе. Сначала она порождает, а потом потребляет… жажду наживы…
— Я…
— …и это даже не твоя личная жажда наживы, она у всех одинаковая. Ты когда-нибудь был в Вегасе? Видел громадные комнаты с рядами игровых автоматов? Целые акры? И фондовая биржа в наши дни точно такая же — куча печальных, отчаявшихся людей торчит перед компами и мечтает о том, как сорвёт большой куш.
— Тебе легко говорить.
— Но от этого мои слова не перестают быть правдой. Когда я пытался сформулировать ответ, за моей спиной открылась дверь, и в библиотеку вошёл Ван Лун.
— Ну что, Эдди, не скучал?
Он бодро подошёл к журнальному столику рядом с диваном и бросил на него толстую папку.
— Да, — сказал я, и сразу повернулся назад к его дочери. Мне ничего не пришло в голову кроме:
— И чем ты занимаешься, ну… в наше время?
— В наше время, — улыбнулась она. — Очень дипломатично. Ну, в наши дни я буду… восстанавливающейся знаменитостью?
— Ладно, любимая, — сказал Ван Лун. — Хватит, улепётывай. Нам надо поделать свои дела.
— Улепётывай? — сказала Джинни, вопросительно подняв брови и глядя на меня. — Вот ещё одно словечко.
— Ну, — сказал я, изображая глубокую задумчивость, — я бы сказал, что слово «улепётывать», вероятнее всего… неизвестного происхождения.
Она на миг задумалась над моими словами, а потом, проскользнув мимо меня к двери, громко шепнула:
— Прямо как ты, мистер Спинола, солнце.
— Джинни.
Она посмотрела на меня, не обращая внимания на отца, и вышла.
Недовольно покачав головой, Ван Лун посмотрел на дверь библиотеки, чтобы убедиться, что дочь её закрыла.
Потом снова взял папку с журнального столика и сказал, что не будет со мной ходить вокруг да около. Он слышал о моих цирковых трюках в «Лафайет» и не был особенно впечатлён, но теперь он познакомился со мной, поговорил, и готов признать, что я его заинтересовал. Он протянул мне папку.
— Эдди, я хочу узнать твоё мнение. Возьми папку домой, просмотри содержимое, не торопись. Скажешь, какие из акций кажутся тебе интересными.
Пока он говорил, я листал материалы, и видел большие куски убористого текста и бесконечные страницы с таблицами, диаграммами и графиками.
— Можно и не говорить, что все материалы строго конфиденциальны.
Я кивнул, мол, конечно.
Он кивнул в ответ, а потом сказал:
— Желаешь ли чего-нибудь выпить? Боюсь, домохозяйка ушла — а Гэбби… в плохом настроении — так что обед сегодня отменяется. — Он задумался, словно пытался решить эту дилемму, но быстро сдался. — На хуй, — сказал он. — Я плотно перекусил. — Потом посмотрел на меня, явно ожидая ответа на свой исходный вопрос.
— Я бы не отказался от виски.
— Конечно.
Ван Лун подошёл к бару в углу комнаты и пока наливал шотландский солодовый виски, говорил со мной через плечо.
— Не знаю, кто ты такой, Эдди, и чем ты забавляешься, но уверен в одном, ты не бизнесмен. Я знаю все ходы, а ты, по виду, не знаешь ни одного — но прикол в том, что мне это нравится. Представь, я каждый день встречаюсь с дипломированными бизнесменами, и не знаю, как лучше сказать — у каждого этот взгляд, взгляд учёного бизнесмена. Будто они самоуверенны и перепуганы одновременно, и мне это уже надоело. — Он задумался. — Я вот что хочу сказать, мне безразлична твоя подноготная, может, ты черпаешь информацию об инвестировании из деловой колонки «New York Times», это твоё дело. Что важно, — он повернулся со стаканом в каждой руке и одним из них указал себе на живот, — что у тебя есть огонь вот здесь, а если ты при этом ещё и умён, то тебя ничто не собьёт с пути.
Он подошёл и сунул мне один из стаканов. Я положил папку на диван и взял стакан. Он поднял свой. Потом где-то в комнате зазвонил телефон.
— Бля.
Ван Лун поставил свой стакан на журнальный столик и пошёл туда, где только что был. Телефон обнаружился на антикварном письменном столе рядом с баром. Он поднял трубку и сказал:
— Да? — А через некоторое время добавил. — Ага. Хорошо. Да. Да. Соединяйте.
Он прикрыл трубку ладонью, повернулся ко мне и сказал:
— Мне надо ответить на звонок, Эдди. Посиди пока. Пей виски.
Я улыбкой обозначил согласие.
— Я недолго.
Когда Ван Лун снова отвернулся и погрузился в тихое бормотание, я отхлебнул виски и уселся на диван. Я был рад тому, что нас прервали, но не мог понять, почему — по крайней мере в первые мгновения. Потом до меня дошло: мне нужно было время обдумать Джинни Ван Лун и её заявление про фондовую биржу, и что оно ужасно похоже на то, что могла бы сказать Мелисса. Мне показалось, что несмотря на явные различия между ними, у них было и кое-что общее — жёсткий ум, и способ донесения информации, основанный на технологии теплонаводимых ракет. Вот, например, иногда она говорит про отца «Карл Ван Лун», а иногда — «папаня», и этим не только выражает сложное чувство отчуждённости, но и заставляет его выглядеть слабым, пустым и изолированным. Причём именно это — в итоге — чувствовал и я.
Я сказал себе, что комментарии Джинни можно отбросить, как дешёвый и простой нигилизм излишне образованного подростка, но если дело обстоит именно так, почему они меня задели?
Я вынул крошечный целлофановый пакетик из внутреннего кармана пиджака, открыл его и вытряс на ладонь таблетку. Убедившись, что Ван Лун смотрит в другую сторону, я кинул её в рот и запил большим глотком виски.
Потом взял папку, открыл на первой странице и приступил к чтению.
В бумагах обнаружилась детальная информация по ряду мелких и средних компаний, от розничных сетей до софтверных предприятий, от авиакосмической промышленности до биотехнологических лабораторий. Материалы описывали их очень подробно, включая личные данные управленцев и ключевых работников. Был там технический анализ движения цен за пятилетний период, и я читал о пиках, провалах, уровнях сопротивления — пару недель назад всё это стало бы для меня утончённым бессмысленным шумом, нитразепамом глазного применения.
Но чего именно хочет от меня Ван Лун? Чтобы я заявил очевидное, указал, например, что техасский дата-банк, Ларабай, чьи акции выросли на двадцать тысяч процентов за последние пять лет, — это хорошая долгосрочная инвестиция? Или что британская розничная сеть, «Уотсон» — недавно объявившая о крупнейших убытках за всю историю, и чей генеральный директор, Сэр Колин Бёрд, привёл к сравнимым убыткам почтенную шотландскую страховую компанию, «Айлей Мьючуал» — не лучший выбор? Ван Лун серьёзно хочет, чтобы я, писатель-фрилансер, дал ему рекомендацию, какие акции покупать и продавать? Опять же, я подумал, вряд ли — но если дело не в этом, чего он тогда хочет?
Через пятнадцать минут Ван Лун снова прикрыл трубку рукой и сказал:
— Извини, что так долго, Эдди, но у меня важный разговор.