Наконец подали ужин. Я был значительно ошеломлен, когда увидел то, что подали. Взглянув на остальных, я ожидал заметить удивление, однако все оставались непоколебимы, словно этот ужин не является чем-то особым.
– Это белужья икра? – настороженно спросил я, наблюдая, как из огромного чана гости серебряными ложками накладывают черную икру в тарелки. Слуга принялся разливать темно-янтарный коньяк по хрустальным рюмкам весьма причудливой формы.
– Это? – холодно уточнил Магнус. – Это – белужья икра. Вас что-то смущает?
Присутствующие уставились на меня, и я почувствовал себя лишним.
– Смущает то, что ее продажа запрещена. Это – незаконно.
В ответ меня облили потоком презрительного смеха. Стеллион побагровел, трясясь и дрожа, плеская слезы. Его супруга, дабы не морщинить от писклявого хохота лицо, натягивала на нем кожу, отчего не становилась прекраснее. Дамы, ластящиеся к хозяину, повисли на нем и то ли рыдали, то ли хохотали – я не мог разобрать. Лилит тоже смеялась, пытаясь сдерживать себя, и дружески похлопала меня по плечу, пряча ладонью растянутые в улыбке губы. Один лишь Магнус не смеялся, изучающе глядя на меня.
– Даже не думайте об этом, – заявил он. – Поверьте: это последнее, что вас должно беспокоить. Мы едим ее, потому что хотим. Но если вы не хотите есть белужью икру и запивать ее коньяком времен Людовика XVI, то я велю слуге принести вам хлеба с вином.
Громовой хохот перешел в тугую волну истерии, в которой даже Магнус впервые при мне дал себе волю. Лилит согнулась над столом, закрывая лицо руками, и безудержно заливалась неистовым смехом. Все это стало казаться мне диким лаем бешеных собак.
Я решительно поднялся и вышел из-за стола, направившись к выходу.
– Но зачем так? – сказал мне вдогонку Магнус. – Я же не заставляю вас это есть. Не марайте свою работу этим пустяком.
– Это переход всяких границ.
– Но, не перейдя, границу не обозначишь. Почему вы, перейдя одни границы, не решаетесь перейти другие? Что вас останавливает? Это же не в вашей манере, Люций. Где ваш охотничий азарт? Да и не нужно бояться законности там, где она вообще не работает.
Магнус казался мне неоспоримо правым. Я понимал, что икра всё равно на столе и уже нет никакой разницы, кто ее будет есть. Но главное, что терзало меня – это упустить возможность выхватить из его жизни всё то, что потом я смогу использовать против него. Он дважды подписал себе приговор.
Я вернулся за стол. Равнодушно пожал плечами и принялся обильно и смело накладывать икру себе в тарелку.
Не ел и не пил только Магнус, с самодовольной ухмылкой наблюдая за нами.
Я обратился к Стеллиону:
– А чем вы заняты?
Он недоуменно посмотрел на меня.
– Я – адвокат.
– Это ясно – я не о том. Вы же не ведете других дел, кроме… возможных дел Магнуса.
– Помимо прочего я консультирую его для того, чтобы дел вообще не было.
– Каким образом?
Я заметил, что моя пытливость его раздражает.
– Берешь законы, – отрывисто пояснял он, – обходишь их стороной, пользуясь их дырами и умышленными недоработками – вот и всё. Так можно найти оправдание любой грязище. Поэтому чтобы являться хорошим адвокатом в таких кругах, нужно как можно меньше быть человеком.
– А не совестно?
Стеллион внимательно посмотрел на меня.
– Парень, ты явно не понимаешь, о чем мы с тобой говорим. Брось ты это дело и займись чем-нибудь полезным.
– Откуда вам знать о пользе моего занятия? – деланно добродушно спросил я.
– Не нужно совать руку в красные угли, чтобы знать, что они горячие. А вот ты – руку в угольки-то смело суешь.
– Да неужели!
Стеллион притворно вздохнул, укоризненно качнув головой.
– Скажи, Люций, – спросил он, ткнув в мою сторону трезубой вилкой, – ты не боишься за свою жизнь, когда пишешь подобные статьи, как, например, статья о Мэгготе Ван Долле?
– Нет.
– А надо бы, – хищно усмехнулся он. – Это я тебе как адвокат советую. Причем довольно бесплатно – обрати внимание.
– Свобода слова, – сухо возразил я. – Касательно этого вы можете убедиться, полистав «Mendes veritas». Всё обо всех и совершенно безнаказанно.
– Именно! – отметил Магнус, неожиданно вмешавшись. – Этот журнал четко показывает, что свобода слова сегодня в том, что ты можешь нести любую чушь, какую тебе прикажут. При нашем устройстве мира СМИ работают на волю определенной капиталистической касты. Даже ваш независимый журнал не будет обличать руку, которая его кормит. И не важно, чья это рука и что эта рука делает. Важно лишь, что она – кормит.
– Ну и причем здесь СМИ? – спросил я.
Стеллион и Магнус изумленно переглянулись.
– Йозеф Геббельс как-то говаривал, – пояснил Магнус, – «Дайте мне средства массовой информации и я из любого народа сделаю стадо свиней». Геббельс мертв, а дело его вполне себе живет и наживает по сей день. Взгляните, что породило телевидение – маразм и насилие. Сегодня мыслить способно меньше двенадцати процентов людей. Отсюда и ясно, откуда в людях столько отупленного равнодушия и почему столько из них читает подобный вашему журнал.
Магнус откинулся на спинку стула.
– Я обожаю равнодушие, – сказал он. – Это самый действенный способ засунуть человеческое сознание в глухую пещеру. Так вы абстрагируете его от всех внешних и внутренних проблем. Пускай не думает ни о чем из того, о чем думать бы следовало. Пусть начисто отрицает, что это непосредственно касается его. И это хорошо работает, обратите внимание.Ведь уже сейчас мы сегодняшние – это общество, сознательно отказывающееся понимать мир, в котором живет и по законам которого существует. Однако любой безобидный призыв к пониманию окружающей среды встречает резкое сопротивление, будто человека заставляют признаться в деянии, которое он не совершал.
– И снова деньги! – воскликнул Стеллион и плеснул из рюмки коньяк себе в глотку, мучительно сморщившись, затем жадно заел икрой.
– Именно, – солидно подтвердил Магнус, мельком взглянул на меня. – Как говорится, капитализм – двигатель прогресса. Именно благодаря этому двигателю человечество погрязло в рутине безвозвратно-бессмысленной утилизации мировых запасов природного сырья, благополучно строя для своих потомков новую историческую эпоху неосредневековья.
– Качественная продукция всемирного заговора, – усмехнулся Стеллион.
– Обывательский миф, – сказал я.
Магнус внимательно посмотрел на меня лукавыми глазами.
– Вы верите в дьявола? – спросил он меня.
– Нет.
– Сила всемирного заговора в том, что в него не верит никто. К тому же это еще и подкрепляется тем, что современным людям нравится заниматься самовнушением, что всё хорошо, когда на самом деле всё довольно плохо.
Чтобы перескочить с темы, я задал Магнусу вопрос:
– А каково ваше состояние?
Магнус потер подбородок, задумавшись.
– Без понятия, – равнодушно ответил он. – Я денег не считаю.
– Тогда что для вас деньги?
– Не средство, – пояснил он. – Но инструмент. Деньги всего мира принадлежат мне. Я позволяю условным владельцам снимать якобы их деньги якобы с их счетов, потому что я определяю ценность, то есть покупательную способность денег. Вот, к примеру, у вас есть деньги? Так вот, это – мои деньги, которыми я позволяю вам пользоваться, потому что я финансист финансистов. А финансисты были всегда и всегда будут. Почему современные студенты это подавляющее большинство юристов и финансистов? Потому что речь идет о сферах, где есть деньги. Много денег. Чертовы ящики, пачки, мешки, грузовики, хреновы горы денежных бумажек – завались и подохни. И девиз нашего мира прост: делай только то, что делает деньги. И прежде чем совершить подвиг, прикинь хорошенько, сколько ты с этого сможешь поиметь. Наша культура – это финансовая культура. Она создана нашей финансовой кастой, которая существует испокон веков. Неужели кто-то до сих пор думает, что захватнические войны Римской Империи были простой прихотью цезарей? Ведь цезари менялись, а Рим продолжал захватывать мир совершенно независимо от того, кто сидит на императорском престоле. И снова деньги.