– Ладно. Может быть, это спасет меня от очередного теракта, – язвительно проговорил я.
– Смешно, – холодно ответил Магнус.
– Террористы, по-вашему, это смешно?
– Вы сами-то верите в этот терроризм? Или вы как те люди, которые живут самообманными иллюзиями?
– Интересно… Вы так говорите, будто терроризма вовсе не существует и все те жертвы расстрелов и взрывов – лишь пустой треп журналистов среднего пошива.
– Ну, извините, пожалуйста, если вы не знали, что у нас государственная монополия на теракты в этой замечательной стране. Только нашему государству внутри себя самого и вовне позволено взрывать башни и самолеты с людьми. Когда у мнимой демократии нет врагов – она неосязаема. Ей нужны настоящие, живые враги, которые будут из раза в раз доказывать, что она существует, раз уж с ней так яростно пытаются бороться. Это как с религией – когда люди перестают верит, их нужно соблазнять чудом.
– Вы не боитесь говорить это журналисту, который намерен о вас писать?
– Вот вы действительно голубиная душа, Люций. Неужели вы думаете, что вот в это кто-то поверит? Всё сказанное вполне себе очевидные вещи. Поэтому в них никто не верит. И верить не собирается. Чем очевиднее правда, тем лживее она кажется. А ложь – конструируемое явление, его можно построить гораздо убедительнее истины, сделать его более красивым.
Он задумался.
– Вот я вам приведу пример. Людям нравится верить в Троянскую войну из-за прекрасной Елены. Мол, она была так прекрасна – так прекрасна! – что из-за нее сотни тысяч мужчин воевали целое десятилетие, положив себя на кровавый алтарь жертв истории. И многие смотрят на это с восторгом, потому что поэзии в их умах гораздо больше места, нежели прозе. Война же эта по факту началась из-за какой-то мелочи, из-за какой-то вшивой бабенки, которая за эти десять лет успела набраться кучи морщин, лишнего веса и заработать целлюлит, а, возможно даже, и менопаузу, учитывая довольно быстрое старение людей того периода. Вы только представьте себе, какой бы ее увидел Менелай через эти десять лет. Но все почему-то видят в этой войне поэзию, которая весьма призрачна.
Я засмеялся.
– А что, если Елена действительно была настолько прекрасна?
– Ни одна женщина не стоит тысяч убитых мужчин. Ни один мужчина не стоит тысяч убитых женщин. Ни одни человек не стоит тысяч убитых детей. И пора бы уяснить это вашему пресловутому человечеству, построившему мир, в котором одна идея стоит миллионов загубленных жизней. А идею на трупах не построишь – скользко слишком.
– А если эта идея стоит лучшего будущего?
Он лукаво усмехнулся, глядя на меня прищуренными глазами.
– Знаете, я люблю, когда люди находятся в обоюдном непонимании. Тогда они переходят на понятный друг другу язык. Язык оружия. Ведь сегодня людей гораздо проще поднять на войну, нежели заставить что-то строить. Кто гордится теми строителями, которые строят нам дома? Никто. Зато у нас неподдельная гордость за тех, кто разрушает эти дома. Вот Александр Македонский – человек видный, человек великий. А в чем его величие? А в том, дорогой мой Люций, что он кровавым мечом завоевал полмира забавы ради.
Мы долго молчали.
– Сегодня, – наконец сказал Магнус, – вечером мы отправимся на частную вечеринку в клуб «Pornia» на острове Лимбус. Это будет незабываемый вечер – поверьте мне.
Он поднялся, искоса взглянув на меня:
– Но хочу вас предупредить: на острове нам не удастся пообщаться – я буду нарасхват: знаете ли, деловые партнеры и просто много бесцельного и пустого внимания. Вам придется на продолжительное время остаться одному. С точки зрения надобности пребывания вас там как журналиста – дело совершенно ненужное.
– Как журналист, – твердо заявил я, – думаю, что каждая деталь важна. Главное своевременно ее приметить и не упустить.
– Золотые слова, Люций. Хорошо бы помнить их всю жизнь.
– Убедил? – хитро усмехнулся я.
– Совершенно, – довольно ответил Магнус и в своей манере лукаво подмигнул. – Совершенно.
На входе в клуб Магнус задержался с компанией представительного вида людей. Они заговорили, а я немного отошел в сторону в ожидании. Вдруг я заметил миловидную девушку, которая одиноко стояла неподалеку от входа, и по ее виду я понял, что она не была пущена внутрь.
– Привет, – сказал я.
Она угрюмо взглянула, но не ответила.
– Не пустили? – спросил я, закуривая. Она взглянула на пачку сигарет и сказала:
– Можно?
– Тебе сколько лет?
– Восемнадцать.
Я с сомнением посмотрел на нее, усмехнувшись. Девственно миловидная, она казалась еще совсем юной и невинной. Однако была из тех, кто быстро приобретает взрослую женственность, хотя это не мешало распознать в ней подростка.
– Четырнадцать – так? – предположил я.
– Пятнадцать, – поправила она. – Так можно или нет?
– Держи, – ответил я, протягивая пачку. Девушка вытянула две сигареты, одну зажала в губах. Я поднес ей огня, ожидая, что сейчас она зальется тугим кашлем, однако девушка умело затянулась и деланно наивными глазами посмотрела на меня.
– Мерси, – кокетливо сказала она, с интересом глядя на меня.
Забавно, что когда угощаешь человека сигаретой по его просьбе, порой нередко чувствуешь себя возвышенным над его личностью и до предела благородным. И в случае с ней я хотел продолжать, потому что она умела быть благодарной. А благодарными иногда можно играть.
– Тебе сколько? – спросила она. – Лет тридцать?
– Тридцать три.
– Ого, ты, наверно, женат – да?
– Нет. Я сторонник свободных отношений – институт семьи для меня глупость и предрассудок. Как, в общем-то, и для тебя.
Она пожала плечами.
– Тебя как, кстати, звать? – спросил я.
– Люксурия.
Я представился, и мы пожали руки.
– А что ты собиралась там делать одна в четырнадцать лет?
– Мне пятнадцать.
– Хорошо-хорошо, пусть так.
– Не одна, а с друзьями. А друзья у меня – кидалы. Они не пришли.
– Печально.
Она поежилась от холода.
– Ты журналист, да?
– Может быть.
– Нет-нет, я видела твою физиономию в каком-то журнале… не помню название…
– Допустим. И что?
– Ты крутой.
– Почему?
– Не крутого печатать на обложке журнала не станут.
– А если на ней напечатан убийца?
– Значит, он тоже крутой.
– А если тебя напечатают?
– Не, я не крутая.
– Ну а всё же.
– Ну тогда точно буду крутой… Ой, а ты чего ржешь?
– Ничего. Просто узнал всё, что нужно. Благодарю.
– Что узнал?
– Повторю же – всё.
– И зачем?
– Я же журналист. Забыла?
В это время Магнус окликнул меня, направляясь со своей компанией к входу:
– Идемте, дорогой Люций! Прямиком в логово страшнейших и ужасно великих свершений! Скорее!
Я внимательно посмотрел на Люксурию и, казалось, будто она слегка разочарована тем, что я должен покинуть ее. Она тихонько вздохнула, и мне вдруг страстно захотелось сделать ей одолжение, усилить произведенное ощущение, когда я угостил ее сигаретами.
– Идем, – решительно предложил я.
– Куда? – изумленно спросила она, вперив в меня девственно наивный взгляд.
– Наверно, в клуб, я так полагаю. Тебя же не пустили – так? Давай быстрее думай. Ты идешь или нет?
Она удивленно смотрела на меня, большими глазами.
– Ну… да.
Увидев Люксурию, Магнус приподнял брови, внимательно взглянув на меня.
– А кто эта юная леди? Она с вами, Люций? Мне кажется, вас я где-то видел.
Они обменялись странными взглядами, словно знали друг друга, и Магнус, наклонившись ко мне, тихо спросил:
– Вы уверены, что хотите взять ее с собой? Кажется, она довольно юна.
– Пусть развеется.
Магнус лукаво прищурился.
– Действительно. А почему бы и нет? Это никому не навредит.