— Был ли еще кто-нибудь, когда Видо умер?
— Были, все мы были: Раич Боснич и Гладо.
— Какой Гладо?
— Черный, тот, что ракию здорово пьет. Он наверху остался, не захотел вниз, у костра сидит.
Они переглянулись. Плохие вести сыплются из Арсо, и они молча, взглядами, убеждают друг друга, что все это не внушает доверия. Рехнулся от страха, бредит, выдумывает, всерьез нельзя принимать. Лучше вообще ни о чем его не спрашивать. Словно это и не Арсо Шнайдер, а злой дух страха и поражения в его обличье. Гавро и Момо поставили Арсо на ноги, Качак понес его винтовку. Тащат его, толкают чуть ли не как пленника к лесу. Как только он пытается что-то говорить, его прерывают: потом, мол, расскажешь, в другой раз. Арсо в смятении терпит и силится вспомнить, что такое он сболтнул. Раскаивается, что помянул Видо и Гару; зарекается не говорить о погибших, чьи имена уже перепутались у него в памяти. Они все шли и шли, лес все тянулся и тянулся, и ему кажется, будто его ведут в землянку у Дервишева ночевья. Его это радует: там тепло, мягко и все знакомо. Когда он снимет обувь и приложит ступни к горячей каменной плите под печкой и закроет глаза, морок мигом исчезнет, и сразу станет ясно, что все эти смерти лишь дурной сон.
Подойдя к початому одонью листовняка, Гавро взобрался на него и стал сбрасывать охапки веток. Уложив на них Арсо, они сняли с него обувь, рубашку, завернули штаны до колен и принялись его тереть и месить, как тесто в квашне.
— А сейчас холодно? — спросил Качак.
— Н-нет, хорошо. А еще лучше будет, если вы мне вздохнуть дадите.
— А теперь скажи: почему Раич Боснич оказался у вас? Ты уверен, что его видел?
— Да, видел, он заблудился.
— Раич и с завязанными глазами не может заблудиться.
— Он привел этого, — не знаю, как его зовут, какое-то чудное имя у него, он еще отбил чужую жену.
— Уж не Ладо ли он привел? — спросил Момо.
— Верно, Ладо. Его надо было привести к Байо, на Поман-воду, а метель помешала.
Качак больше не слушал — все стало ясно. Арсо не бредит, просто люди, когда становится туго, изворачиваются и сходят с ума везде и всюду…
Перед глазами встал Суходол — серое мрачное песчаное ущелье между двумя длинными голыми горами. Однажды налетела вдруг гроза с градом и дождем и загнала в обветшалое строеньице косарей, чабанов, крестьян, отправившихся на базар, двух охотников с собаками, женщину с больным ребенком, и каких-то таможенников, которые шли ловить контрабандистов. Когда люди устроились и разожгли огонь, чтобы обогреться и высушить одежду, вздувшийся от ливня поток в мгновение ока смыл всех, не спаслись даже собаки. Несколько дней тщетно разыскивали мертвых и спорили о месте, где находился дом. Тогда-то и пошли разговоры, будто дома вовсе и не было, был морок — мышеловка, которую использовала со сверхъестественным коварством сама Беда, чтобы заманить в нее как можно больше жертв. Васо Качаку кажется, что и землянка у Дервишева ночевья тоже была такой мышеловкой — заманила их и усыпила, а лазутчики тем временем вынюхали их, и облава собрала свои разбросанные силы. «Есть на свете чудеса, — заметил он про себя, — неверно говорят, будто их нет. Чудо совершается, как только повернешься к нему спиной, чуть упустишь его из вида, оно тут как тут, потому и чудом называется, что отводит глаза».
— Не пойдем больше в землянки! — вырвалось у него вдруг.
— И я сыт ими по горло, — пробормотал Момо. — Осточертело сидеть внизу.
— А куда же? — спросил Гавро.
— Сыра дубрава наша мать!
— Не мать, а мачеха.
— Выбирать не приходится. Стоит обнаружить одну землянку, тут же налетят на все прочие. Теперь надо ждать их, откуда бы они не появились.
По дороге снизу показались безоружные мусульмане — озябшая голь в посконных чикчирах. Шли они друг за другом, согнувшись, встревоженно прислушиваясь к стрельбе, что разгоралась на горе, и время от времени останавливались и раздумывали, что делать. Ладо подпустил их совсем близко и, неожиданно поднявшись из кустов на излучине дороги, привел в замешательство. Тот, что шел впереди, закрыл глаза, побледнел как смерть и схватился за дерево, чтобы не упасть. Другой, с большим зобом, попробовал было что-то сказать. Зоб под горлом запрыгал, словно он проглотил живую курицу, которая трепыхалась в горле, стараясь стать на ноги. И только третий сохранил присутствие духа, прижал руки к груди, выставив вперед землистого цвета щит из мозолистых ладоней, и пролепетал:
— Пощади, прошу тебя!
— Дай мне твою шапку, — сказал Ладо.