Когда они вошли, в землянке горела лампа — в ее желтом свете лица казались незнакомыми: несколько мгновений и гости и хозяева не могли узнать друг друга. Здороваясь, Гара, жена Ивана Видрича, спросила Ладо:
— Откуда ты, Бранко?
А Боснич долго с удивлением таращил глаза на Ивана Видрича, тщетно стараясь припомнить, кто этот долговязый бородач, улыбающийся совсем как в добрые предвоенные времена.
Наконец, опознав и вспомнив друг друга, они пустились в разговоры. Боснич рассказал, как Лазар Саблич высматривал следы. Для них это была не новость — они тоже его видели. Лазар ходил не один, а с Тодором Ставором и Мило Доламичем. Слобо Ясикич засек всех троих и следил за ними, пока они не разошлись в разные стороны. Потом Шако и Слобо спустились вниз, в Клечье, подстерегли там Ставора и Доламича и взяли их на мушку.
— Стреляйте, — сказал Ставор, — но проку от нас все равно никакого! Мясо несъедобное, а кожа не годится даже на ремни для опанок.
— Отпустить мы вас не можем, — сказал Шако. — Приведете облаву, а нам это вовсе не по нутру.
— Мы-то не приведем, да и вы не дураки, чтобы сидеть и ждать ее. Других опасайтесь, скажем — Лазара Саблича, — он где-то здесь бродит, с нами пришел, а от нас и черная земля ничего не узнает: мы себя позорить не собираемся…
Отпустили их под честное слово, а Лазар Саблич как сквозь землю провалился, видно, пошел в другую сторону.
Пока они разговаривали, снежный покров над головами становился все толще; мокрый, тяжелый снег ломал в лесу ветви.
— Раз дело обстоит так, — сказал Раич Боснич, — раз это место у них под подозрением, надо что-то предпринимать.
— Да, — согласился Видрич, — но что?
— Уходить, пока есть время.
— Пожалуй, но куда?
— Не знаю. Пойдемте в нашу избушку. Если потесниться, места хватит, и мука есть.
— К раненым? Нет, мы ведь здоровы! А пока есть силы, нельзя покидать позиции.
— Когда нагрянет неприятель, все равно уйдете. Лучше это сделать сейчас, пока еще есть время, чтобы принять решение. А когда кончится снегопад, думать уже будет поздно.
Они помолчали. Душан Зачанин, самый среди них старший по возрасту, покрутил правый ус, потом левый, откашлялся и наконец сказал:
— Была бы его воля, Тодор Ставор всех бы нас в пушку и в облака. Не может нам простить, что мы защищаем турок. Но раз сказал, что не выдаст, значит, не выдаст.
— Пусть он не выдаст, — сказал Боснич, — и Мило Доламич не выдаст. Так Лазар обязательно выдаст!
— Лазар нас не видел, — сказал Шако.
— Кто знает, что он видел, а чего не видел? Он старая лиса, у него глаза и на затылке, — и увидит, сделает вид, что не заметил. Филипп Бекич знает, кого посылать на охоту. А раз так, мне ничуть не стыдно дать тягу с ненадежного места.
— И мне тоже, — согласился Иван Видрич, — если бы только имелось в запасе надежное.
— Есть пещеры, пастушьи хижины в горах.
— Они знают их лучше нашего. Все на учете, и за всеми следят.
— Ну, как хотите, а я, пока можно, уйду, — сказал Боснич и начал обуваться.
— Погоди, дай хоть чулкам высохнуть.
— Чего их сушить, все равно тут же промокнут.
Он обулся, оделся и сел.
— Чего же ты ждешь? — нетерпеливо спросил его Арсо Шнайдер. — Почему не уходишь?
— Не хочу. Небось моя голова тоже не из золота и не из серебра, пусть и с ней будет то же, что и с вашими.
То, чего больше всего опасался Раич Боснич, случилось: часа через два после его прихода снег-лепень перешел в крупу и вскоре прекратился совсем. Снегу выпало по колено, простоит он с неделю, а то и больше, до тех пор, значит, они от мира отрезаны. Даже если бы и нашлось более надежное убежище, сейчас оно недосягаемо: следы на свежем снегу укажут, как ты шел и куда дошел. Теперь они в западне, и единственное спасение в том, что, может быть, еще неизвестно, где именно они засели. До землянки на Поман-воде нет и километра, но пойти туда — посоветоваться и вместе решить, что предпринять, — нельзя: это значило бы выдать то, что, может быть, еще неизвестно.